Детство комика. Хочу домой!

Космический корабль удаляется, посылая домой сигналы о новых далеких лунах и планетах, открытых им.

Семь лун и четырнадцать планет будут носить твое имя.

Если бы ты только захотел любить меня.

Твое имя означает «дарующий счастье».

Но ты выбираешь, кому дарить счастье. Однажды, семь лет назад, ты выбрал меня. Я и теперь помню этот вечер.

На земле было темно, как и сейчас, но на небе были звезды, и в тот вечер я поверила в Бога, и в космический корабль, и в то, что автомобиль на дороге там, вдалеке, куда-то держит путь и скоро прибудет на место.

Домой.

Если царство Божие в небе, то птицы небесные долетят туда прежде меня. Если царство Божие в море, то рыбы морские доплывут туда прежде меня. Но если царство Божие здесь…

И ты выбросил меня. Выбросил меня ко всем чертям. Я растерялась. Я заплакала. А ты сварил кашу и лег спать.

Ты звонишь… звонил. И хочешь… хотел. Я подожду, игрушечный телефон зазвонит, и это будешь ты.

С подушкой, крепко прижатой к животу, Ракель спит на диване.

44

Когда Эдмунд возвращается из-за границы, слегка загоревший и с полными сумками спиртного, он обнаруживает, что Ракель по-прежнему сидит на диване и смотрит перед собой пустыми глазами.

Эдмунд прокрадывается мимо гостиной на кухню. Рут стоит у плиты и в огромной кастрюле помешивает мясное рагу, которое она потом заморозит в удобных порционных упаковках. Мясной пар клубится, и весь ее лоб в мелких капельках. На столе ждут алюминиевые формочки. Рут закатала рукава блузки. Волосы стянуты в тугой узел. Руки опухли.

— Привет, — говорит Эдмунд.

— Тсс! — отвечает Рут.

— Но…

— Подумай о Ракель! — шипит Рут, многозначительно тычет пальцем и угрожающе кривит лицо.

— Она…

— Тсс! Да. У нее всегда были слабые нервы. Этот человек на грани срыва, так что будь осторожен!

— И как долго она собирается оккупировать гостиную?

— И это все, что ты можешь сказать? Ты, между прочим, говоришь о моей сестре.

— И о нашей гостиной.

— Тсс! Она может услышать! Как я тогда буду себя чувствовать, по-твоему? Гостиная перевернута вверх тормашками, но она не позволяет мне сделать уборку. Она не позволяет, это в моем-то доме! Она не соблюдает личную гигиену, от нее просто-напросто пахнет! Дети ее боятся. Я попыталась заставить ее образумиться, но впустую. Поверь мне, я не для собственного удовольствия позволила ей остаться… О, привет, Ракель!

Ракель стоит в дверях. У живота подушка, вышитая Даниелем. Волосы всклокочены. Нос красный и мокрый, глаза заплаканные.

— Привет, Ракель, — смущенно бормочет Эдмунд.

Ракель отворачивается, когда он пытается поцеловать ее в щеку. Он замечает, что от нее и вправду пахнет.

Эдмунд меняет тактику. Он склоняет голову набок, делает озабоченное лицо и говорит:

— Как ты, Ракель? Тебе трудно?

Ракель бросает на него взгляд и проходит мимо.

— А твой-то и в самом деле дурак, — бормочет она Рут, — есть еще из чего сделать воды с медом?

— Я сейчас приготовлю, — торопится Рут, — иди, я принесу.

Ракель плетется обратно в гостиную.

— Она не может здесь оставаться! — шепчет Эдмунд, как только Ракель покидает кухню.

— Она будет здесь столько, сколько нужно, — яростно шипит Рут, — мне выпало быть ее сестрой, и я ее люблю.

Рут выплевывает это слово. Тьфу-тьфу.

45

— Интересно, сегодня будет холоднее, чем вчера? — бормочет Эдмунд за завтраком.

Заспанный Даниель склонился над простоквашей. Рут, вытянув шею, посыпает мюсли отрубями с изюмом. Шарлотта принимает душ. Эдмунду надо в ванную, и он колотит в дверь. Даниель балуется с простоквашей. Рут кричит, чтобы Шарлотта не дурила и тотчас же открывала дверь — отцу не впервой видеть ее голой. Шарлотта громко поет в душе. Эдмунд сердито топает по квартире в кальсонах с подтяжками, свирепо кричит, что он опоздает. Даниель проливает простоквашу на клеенку и тут же всасывает ее губами. Рут решает, что надо бы сходить к мануальному терапевту, подлечить шею. Рут и Эдмунд ругаются. Эдмунд кричит, что хорошо бы иметь на кухне магнитофон, чтобы записывать все, что она говорит. «Если бы ты только могла себя послушать!» — рявкает он, снова кидается к ванной и барабанит в дверь.

— А теперь ты что делаешь? — орет он Шарлотте.

— Крашусь, — невнятно отвечает Шарлотта.

— Но не обязательно же, черт побери, краситься за закрытой дверью, мне нужна бритва!

Шарлотта красится и громко поет.

Ракель сидит на диване и улыбается. Если бы Рут это увидела, она бы рассердилась, потому что чему тут улыбаться?

Ремарки автора

В возрасте одиннадцати лет я предпринял серьезную попытку пробудить моральное и религиозное сознание наших секуляризированных и утративших духовную крепость соседей.

Приближалась Пасха, и я был очень возмущен тем, что никто не собирался ни единой мысли посвятить пасхальной вести о жертве Христа.