Детство на окраине

— У нас-то дошли бы мозги, да воли-то нам нет. Там немцы кусок захватили, там бельгийцы, там опять немцы да французы… Понастроили на нашей земле своих фабрик да заводов, а русский давай корми их да за все их товары втридорога плати. А кабы министры-то наши так вот взяли бы да решили: «А зачем нам свою землю немцам да бельгийцам отдавать? Давайте мы сами эти самые заводы построим, да сами и работать будем. А почему это бельгийцы нам трамвай пустили? Давай-ка мы сами трамвай себе пустим!» Вот она, прибыль-то, дома осталась бы. Да побольше бы веры давали простому русскому народу — умельцев сколько хочешь нашлось бы, будь здоров!

— Что с вами спорить! — сказал Сергей Васильевич и пожал плечами. — Вы в политике ни бельмеса не смыслите, и не вашего ума это дело.

— Сережа! — с упреком сказала Дунечка, выйдя из кухни. — Уж ты хоть сегодня-то не грубиянь! Ведь праздник!

Они оба вошли в свою комнату и закрыли дверь. Но Сергей Васильевич унялся не сразу.

— Не люблю, когда мужики рассуждать начинают! — слышалось из-за двери. — Вчера из пастухов, а туда же — министров учить!

Мама, встревоженная, заглянула из кухни:

— Опять ты кого-то учишь, Иван? И что это тебе за охота всегда спорить?

— Да кого я учу? — виноватым голосом ответил отец. — Так, к разговору…

Соня ходила из комнаты в кухню и обратно. В комнате сняла бусами елочка. А в кухне было полно богатой еды. Мама резала колбасу и укладывала на тарелки. Тут у нее и сыр лежал, и хорошая копченая селедка, и баночка с кильками, и даже ветчина… Ой, как хотелось хоть один кусочек ветчинки!

— Рано, рано, — отвечала мама на все ее просьбы. — Вот придете из церкви, тогда всего и поешь. А сейчас грех.

— Вон наш Кузьмич сегодня еще ничего в рот не брал, — сказала Анна Ивановна, — до звезды говеет. Встал сегодня, куска хлеба не съел, так и на работу ушел. Теперь до ночи есть не будет. Живот небось подвело до страсти. А к чему? Поел бы, да и ладно. Бог бы не обиделся, а поп не узнал бы.

— Я думаю, поп и сам поел как следует, — ввернул отец.

Но мама осталась непреклонной:

— Нет уж, как полагается, так полагается. А то какой же это праздник?

У Кузьмича в комнате целый угол был увешан иконами. Горели лампады — и большие, и маленькие, и зеленые, и красные, и голубые. Золоченые ризы на иконах словно плавились среди огоньков, но от этого еще мрачнее глядели темные лица святых из-под сияющих венцов.

Кузьмич, в белой рубашке и черном костюме, поправлял лампадки. И, когда поправил, набожно перекрестился и низко поклонился несколько раз.

В церковь пошли все — и Кузьмич, и отец, и Соня, и Сергей Васильевич с Дунечкой. Только мама и Анна Ивановна остались готовить рождественский ужин.

Сергей Васильевич и Дунечка ушли вперед. Сергей Васильевич, франтоватый, в шапке пирожком и в ботиках, не хотел идти рядом с Сониным отцом — коровником и со слесарем Кузьмичом.

Соня была рада, что Сергей Васильевич ушел. Только его и слушай да молчи, если он говорит, а говорит он всегда что-то неинтересное. Пускай ушел бы совсем, а Дунечку им оставил бы!

На улице стояла морозная ночь, полная звезд, искристого снега и колокольного звона.

— А где же Исус Христос родился? — спросила у отца Соня. — У Серафима Саровского или у Ивана-Воина?

Ей казалось, что он должен родиться в церкви, в алтаре. Но не может же он родиться сразу в двух церквах!

Кузьмич не слышал вопроса. А отец ответил:

— А кто его знает, где он родился! Говорят, в какой-то Галилее. Да ведь никто не видел.

Но Соню уже трудно было сбить с толку. Батюшка в школе рассказал им, что поклониться Христу пришли волхвы и пастухи. Кто такие волхвы, она не поняла. Но пастухи-то ведь видели же его!

— Ну, пастухи!.. Бывало, пасешь в ночном, ночь-то долгая, заснешь — что хочешь приснится! — сказал отец.

Кузьмич не слышал безбожных отцовых речей. Он уже заранее снял шапку, шел и крестился и что-то шептал — видно, читал молитву. Отец, подойдя поближе к церкви, тоже снял шапку. В церкви народу было полно, стояли и вокруг церкви, на снегу. Свет из высоких церковных окон падал на них. Из церкви доносилось пение. Люди, стоя вокруг церкви, подпевали. Подпевали гнусавыми голосами нищие и калеки, набившиеся на паперти. Кузьмич тоже подпевал.

А Соня ждала, когда начнут пускать фейерверк, и все думала о том, что сказал отец. Она уж и не знала, как быть. Батюшка в школе одно говорит, а отец — другое. Батюшка — священник, он все про бога знает. А отец… Но что отец может хоть чего-нибудь на свете не знать, этого Соня вообще не допускала. Что отец говорит, то уж так и есть. Но вот как же тут? Ведь Иисус — сын божий. А если он пастухам только приснился, то, значит, у бога сына не было?

Соня начала расстраиваться, ей стало страшно за отца. Надо было что-то сказать ему, предупредить, а то его бог возьмет да накажет… Ведь батюшка не раз им в школе рассказывал, как страшно будут мучиться на том свете люди, которые не верят священному писанию.