Детство (Повесть)

— Есть хороший стригунок, такой красавец!..

Отец сердится на своего друга, укоряет его:

— Перестань! Зачем смущаешь мальчишку? Прежде всего нужно деньги иметь.

Портной смеется, говорит, обращаясь ко мне:

— Во-первых, ты еще не можешь ездить верхом, худ, как щепка, слетишь с лошади. Немного поправиться надо, чудак. А поправиться ты сможешь, если станешь пить бузу. Буза, она полезная, как лекарство, казахи постоянно пьют ее.

Отец тотчас подхватывает:

— Верно, сын, верно! Буза и правда полезная, я сам пил.

Я понимаю, что оба они хотят отвлечь меня, чтоб не приставал с покупкой стригунка, но молчу. А когда они снова увлекаются беседой, убегаю на улицу.

С досады я отломил ком сухой глины, хотел запустить в кур, копошившихся в пыли, но, уже замахнувшись, остановился с поднятой рукой: среди кур оказался петух — и какой петух! — крепкий, коренастый, и сияет весь червонным золотом. В голове у меня внезапно вспыхивает мысль: «Вот бы поймать петуха! Такой петух ни одному боевому петуху в Ташкенте не даст спуску!» Я начинаю гоняться за петухом. Куры с истошным кудахтаньем разбегаются р паническом страхе. Петух, позабыв о своем достоинстве, тоже припустил, вытянув шею. Потом, отчаянно захлопав крыльями, перемахнул через дувал. Словом, на этот раз и здесь, я потерпел неудачу.

* * *

Однажды рано утром отец сказал мне:

— Сегодня пятница, базар в степи. Поедем со мной, сын.

Я хватаю свой старый войлочный колпак, надеваю поверх грязной рубахи пропыленный камзол. Отец, напичкав хурджуны ситцем, бязью и разной мелочью, перекидывает их через седло, садится на иноходца. Упершись ногой в стремя, торопит меня:

— Ну, давай садись!

Как только я устроился на подстилке позади седла, конь сам трогается, словно понимает, что уже можно отправляться в дорогу.

Примерно через час пути по буграм и увалам мы добираемся до базара, который расположился на длинном пологом холме на невысоком плоскогорье в степи. Базар здесь довольно большой и оживленный. Казахи из дальних степей приобретают здесь все необходимое для себя. Узбеки из Ташкента, Чимкента, Янги-базара и из других мест привозят сюда вьюками на лошадях аршинный товар (мануфактуру), местную бязь, сушеный урюк, орехи, джиду, изюм, разных сортов нитки, иголки, ламповые стекла и прочую мелочь.

Пока отец располагается со своим товаром, я привязываю в стороне коня, подбрасываю ему клевера и отправляюсь бродить по холму. Незаметно добираюсь до конского базара и тут вдруг вижу красивого рыжего стригунка. Хороший рост, шея чуть изогнута, сторожкие уши стоят торчком, глаза живые и по-человечьи осмысленные. Стригунок сразу пришелся мне по душе, буквально приворожил меня. Хозяин похаживает около него, то погладит по крупу, то потреплет шею. Я подхожу незаметно, глажу морду конька, легонько расчесываю пальцами короткую гриву. Спрашиваю не очень решительно:

— Сколько он стоит, дядя?

Толстый, почти круглый казах в белом войлочном колпаке и в чекмене из верблюжей шерсти, с косящим левым глазом передает повод работнику и самым равнодушным тоном лениво отвечает мне:

— Уходи отсюда, племянник, отправляйся! И стригуна оставь, не трогай! Зови отца, если конь понравился.

Краснея от смущения, я стараюсь объяснить ему, как важно для меня знать цену. Но толстяк отмахивается от меня:

— Валяй, валяй отсюда, не приставай! Не возьмешь ты, конь дорог. Беги, веди отца, тогда и торговаться будем.

Я опять пристаю, упрашиваю:

— Дяденька, милый, ну скажите цену!

Но хозяин стригуна только молча ухмыляется в ответ.

Я хорошо знаю, что отец не придет, сколько бы я ни просил его. Даже слушать не станет, оборвет: «Уходи, не приставай!» В последний раз обхожу вокруг стригунка и удаляюсь, расстроенный и приунывший.

Часа в четыре пополудни все кругом вдруг в одно мгновенье заволакивается пылью. Внезапно поднимается сильный буран. Люди, растерянные, в тучах пыли разыскивают овец, коз, коней, верблюдов, ишаков. Неожиданно налетевший откуда-то вихрь еще больше умножает всеобщее замешательство. Я едва удерживаюсь на ногах. Отец, бедняга, растопырившись, припал к хурджунам. Хорошо еще, что он не успел запихать в них все свои товары. Оба мы — и отец и я — в пыли с головы до ног. А пыльные вихри появляются, волоча подол по земле, и верхушкой взмывая под самые небеса, исчезают и снова возникают один за другим.

Буран, продолжавшийся около часу, как начался внезапно, так же внезапно и затихает. Но базар, прерванный в самый разгар торга, уже не оживляется. Казахи понемногу начинают разъезжаться, угоняют баранов, лошадей, верблюдов. Купцы и разъездные торговцы тоже один за одним садятся на лошадей и отправляются кто в Бешик-тау, кто в Караташ, кто в Чимкент, кто в Янги-базар. Мы с отцом едем не в Янги-базар, а совсем в другую сторону. Едем долго, — у меня уже в животе начинает посасывать. Отец все время хмурится, видно, недоволен базаром, то и дело достает из кармана пузырек с насваем.