Детство (Повесть)

Уже садится солнце, и горизонт пылает кроваво-красным пламенем. Повеяло вечерней свежестью. То там, то здесь завиднелись аулы. Молодые казашки шли кто за водой, кто встречать скотину. Женщины в огромных элечеках красовались серьгами, бусами, монистом. У девушек яркими маками цвели платки на головах.

Отовсюду слышалось перепелиное «пит-пылдык». А перепелки — моя болезнь.

— Смотрите, смотрите, перепелка! — кричу я, показывая отцу на внезапно взлетевшую перепелку. — Смотрите, вон она нырнула вниз!

Отец бормочет в ответ что-то неразборчивое.

Впереди показался казахский аул. Идут стада коров, телят, овец, коз. Кое-где женщины уже доят коров, овец. Кизячий дым от очагов тянется к небу. Отец сразу повеселел, заулыбался.

Подъехав к аулу, мы слезаем с коня. Женщины приветствуют нас низким поклоном. Из юрты, у которой мы остановились, выходит старик. Он здоровается с нами:

— Ассалам алейкум!

— Это мой сын, озорноват несколько, — говорит отец.

Поздоровавшись за руку, старик приглашает нас:

— Что ж, проходите в юрту, прошу!

Отец с хурджунами через плечо входит в юрту, вздохнув с облегчением, садится. Я опускаюсь рядом с ним. Юрта средняя, но чистая. Отец, поговорив о том, о сем, вдруг приказывает старику:

— Кстати, подложите корма коню, чтоб не стоял голодным.

— Хорошо, почтенный, сейчас, сейчас, — говорит старик.

Я удивляюсь и, когда хозяин выходит, говорю отцу:

— Стыдно же так, дада!

Отец весело смеется, тихонько поясняет мне:

— У них много кормов, дурень. И по натуре они все щедрые.

Я задумываюсь. А отец продолжает, улыбаясь:

— У них такой обычай: если прибыл в аул гость — верховой ли, пеший ли, знакомый ли, незнакомый, в холод ли, в жару, в снежную бурю, все равно — казахи хорошо принимают каждого. Сена, клеверу — пожалуйста. Бедняк ли, богач ли, всю еду поставят перед тобой, что есть — по достатку. Это исстари стало обычаем у казахов.

Внимательно оглядевшись по сторонам, присмотревшись к сундукам, шкатулкам, паласам, кошмам и обрешетке юрты, я говорю отцу:

— Юрта неплохая, видно, хозяин человек обеспеченный.

— Наверно, — говорит отец. — Коров-телят, овец-ягнят у него порядочно.

Вернувшись, старик разостлал дастархан. Поставил перед нами масло в небольшой чашке и в чашке побольше баурсаки. Затем, предварительно взболтав содержимое кожаного меха, налил отцу в небольшую крашеную деревянную чашку кумыса. Отец со словами: «Во имя аллаха!»— выпил кумыс и возвратил чашку старику. А я с голоду налег на баурсаки. Старик и мне подал чашку кумыса.

— Пей, джигит, пей!

Я жадно припал губами к чашке, но опорожнил ее лишь до половины и поставил на дастархан:

— Какой крепкий!

Старик засмеялся:

— Слабоват ты, оказывается, малыш.

— Он же ташкентский, не привык еще. В Ташкенте ведь кумысу нет, уважаемый, — говорит отец. — Зато он у меня грамотный, и письмом владеет, и книги умеет читать, даже коран без запинки читает по памяти.

— Вай-буй, правда?! Такой ученый?! — удивляется хозяин. — Наука — дело хорошее. А у нас никто не знает грамоты.

Молодая женщина вносит большую чашу бешбармака. Мы быстро расправляемся с этим кушаньем, в котором больше мяса, чем теста, и, пробормотав благодарственную молитву, проводим руками по лицу.

Я тихонько встаю и выхожу наружу. В небе уже поднялась луна, круглая, как колесо. Сквозь обрешетку юрт то там, то здесь мерцают тусклые огоньки чираков, пламя очагов. Свежий ветерок доносит смешанный запах разных трав. Где-то в темноте звенит песня. Слышится беспрерывный лай собак и время от времени — блеяние овец и коз. Конь наш с хрустом поедает свежий клевер.

Я долго брожу, перебирая в памяти свои впечатления за день. Смотрю на звезды. Потом возвращаюсь в юрту и сразу валюсь в постель.

Утром просыпаюсь, а отца рядом нет. Старик хозяин, кончив молитву, поворачивается ко мне, улыбается:

— Отец твой сбежал, бросив тебя.

— Неправда! Сегодня четверг, на базар, наверное, уехал?

Хозяин продолжает улыбаться.

— Вставай, свет мой, — говорит он. — Погода хорошая. В арыке ледяная вода журчит, иди умойся.

Я встаю с постели, выхожу наружу. Из-за гор, позолотив облака, поднимается солнце. Я спускаюсь в овраг позади юрты. С наслаждением умываюсь (вода в ручейке и правда ледяная) и возвращаюсь в юрту. А после завтрака, состоявшего из баурсаков и кислого молока, — иду с женщинами и ребятишками собирать курай. Вдали виднеются стада овец, ягнят. Я бегу по косогору, останавливаюсь около пастуха, худощавого старика с морщинистым лицом и реденькой бородкой, в грязном войлочном колпаке, в грубом рваном чекмене и латаных чариках. Приветствую его:

— Ассалам!..

Старик внимательно посмотрел на меня. Спрашивает:

— Откуда ты?

— Из Ташкента. А сюда к знакомым приехали.

Старик прилег на бок, я подсел к нему. Начинаем беседу.

— Дедушка, скажите, волки есть в этих местах? — интересуюсь я.

— А как же, есть. Появляются, свет мой.

— А какие они бывают, волки? Говорят, они душат барана, сразу вскидывают на спину и уносят.

Старик смеется:

— Неужели ты не видел? Никогда не видел волка?!