Детство в девяностых (СИ)

— Ма-а-ама-а-а!!! — не своим голосом закричала она, и рванула вперёд, не разбирая дороги.

Споткнулась, кубарем полетела вниз, в овраг. Сердце колотилось так, что готово было выпрыгнуть из груди. Огляделась вокруг; тьма, сугробы, засохшие былки тростника, торчащие из снега, а кругом — лес, лес… Страшные, чёрные стволы деревьев, подобно исполинам, грозно обступили Дашу. Друзья остались далеко позади, да и не найти их теперь в этой страшной темноте… Господи, только бы мама была ещё жива!..

— Мама! Мамочка!!! — жалобно взвизгнула Даша.

А лес молчал, глухой и безмолвный.

— Ма-ама-а-а!!!

Даша кое-как выбралась из оврага, и пошла дальше, воя и плача в голос. Слёзы замерзали у неё на глазах, мороз щипал щёки и сводил под варежками пальцы, но она не обращала на это внимания, шла и плакала, не вытирая слёз с обветренного и мокрого лица.

— Боженька, сделай так, чтобы мамочка была жива! Боженька, ну пожалуйста… — причитала она, захлёбываясь слезами.

— А-а-а!!! — вдруг явственно раздалось где-то поблизости.

— Мама! Мамочка, я здесь! Я здесь, родная моя, милая мамочка!!!

И Бог, словно услышав молитвы девочки, донёс до её ушей отчётливый крик:

— Даша!..

Глава 44

— Мамочка!.. — Даша выбежала на дорогу и бросилась, смеясь и рыдая, к матери.

— Ах ты, тварь такая!!! — мать вдруг больно схватила Дашу за ухо и принялась его выкручивать, — Ты что же это такое делаешь, паскуда?! Прогуливать вздумала?! Ну погоди, получишь ты у меня дома ремня!!!

С этими словами мать продолжала с остервенением драть Дашу за ухо. Та отчаянно визжала:

— Мамочка, постой… Я всё объясню!.. Ухо, ухо больно!!! Ай-ай! Ай-яй-яй!!!

— Не надо ничего объяснять!!! Мерзавка, прогульщица!!! — надрывалась мать, — Скрипка лежит!!! Я её бегаю по всему лесу ору, а ей хоть бы хны!!! Со шпаной связалась! От рук отбилась вконец!!! Я тебе запрещаю с ними якшаться! Слышишь, ты? Запрещаю!!!

К остановке, скрепя на морозе проводами, подполз троллейбус. Мать, сунув Даше в руки скрипку и пакет с нотами, дала ей на прощание подзатыльник:

— Марш в музыкальную школу, живо!

Потирая красное надранное ухо и всхлипывая, Даша послушно вскочила в троллейбус.

— И чтоб вечером дневник показала на подпись! Все уроки проверю!!! — завизжала мать вдогонку троллейбусу.

Впрочем, на мать такие вспышки «озарения» находили редко: её «строгости» по отношению к Дашиной учёбе хватало максимум дня на три. Потом она снова будто забывала о том, что у дочери надо каждую неделю подписывать дневник и проверять уроки. Вконец завязнув в своих рабочих дрязгах, Галина могла не спрашивать у Даши дневника месяц, а то и два. Почти каждая страница дневника была испещрена красными чернилами учительницы: «Товарищи родители! Подпишите, пожалуйста, дневник дочери!» Учительница сама несколько раз грозилась вызвать в школу Дашиных родителей, если они снова не поставят в дневнике своей подписи, и тогда Даша, скрепя сердце, сама несла матери ручку и раскрытый дневник.

— Чего тебе? — нехотя отрывалась Галина от своих чертежей, разложенных в кухне на столе.

— Дневник подписать…

— А, дневник…

И она, хмурясь, мельком просматривала страницы дневника.

— Так…

И это «так» зависало в воздухе в зависимости от ситуации. Если в дневнике были пятёрки и четвёрки — мать молча ставила подпись. Если же она видела там тройку — складка между бровей у мамы обозначалась ещё резче, и Даша не любила её в эти минуты.

— Почему тройка по математике? — сухо спрашивала мать, глядя в дневник.

— Это за самостоятельную работу… — краснея, отвечала Даша.

— Ты что ж, по математике отстаёшь? Стыдно — мы с папой оба инженеры, технари… А дочь тройки по математике хватает! Стыдно, Даша. Иди…

И Даше действительно становилось стыдно, мучительно стыдно. Родители часто говорили ей: «Ты должна быть лучше нас, а не хуже». А тут получалось, что она, Даша, и хуже, и глупее, раз родители у неё оба инженеры, а она не может понять математику и «икса» от «игрека» не отличит. Тогда она садилась за учебник, и начинала зубрить и яростно корпеть над задачками по математике для того только, чтобы доказать, что она не хуже и не глупее своих родителей.

Что же касается Дашиных друзей, этой «шпаны», то, несмотря на запрет матери, она по прежнему «якшалась» с ними, но уже втайне от родителей. Домой она приводила друзей только тогда, когда все были на работе, и ровно в шесть, едва заслышав предупредительное пиликанье кодового замка внизу, ребята хватали в охапку свои куртки и ботинки и пулей вылетали на лестничную клетку, чтобы не столкнуться нос к носу с Дашиной мамой.

Мама же по-прежнему была вся погружена в свои рабочие проблемы, и по-прежнему не замечала дочери. После того памятного разговора она вновь отдалилась от Даши, но та уже не обижалась на мать, и не возмущалась, как раньше. Ни сестру, ни брата ей больше не хотелось.

«В конце концов, мне и так есть, с кем играть; а быть единственным ребёнком в семье не так уж и плохо», — думала Даша.

Глава 45