Дева в саду

У Фредерики голова шла кругом от вина, нескончаемых красот и любви. Она выразила желание лечь в постель и двинулась вслед за Кроу, вручившим ей свечу в оловянном шандале для освещения темных коридоров. В Солнечном покое, сообщил он, электричество только для подсветки, читать при нем нельзя. Со свечой ей будет удобнее. Войдя в покой, Кроу повернул реостат, скрытый за резной панелью, и три луча театрально высветили смуглых Гиацинта и Аполлона на потолке, где-то высоко в сумраке, среди расплывчато-холодных красных тонов. На окнах были жалюзи для предохранения от солнца завесей великолепного ложа. В свете свечи мельком возникали на стенах странные выпуклости, золотые узоры гобеленов – извивы и излишества, в полумраке едва различимые. Кроу поставил свечку на мраморную доску прикроватного столика, вычурным мановением откинул угол одеяла и воззвал к Фредерике, умоляя ее не курить в комнате. Потом открыл величественную дверь, за которой оказалась уборная черного дерева, где царила непомерная раковина с бронзовыми кранами.

– Это мой дед устроил для судей выездного суда. Они, бывало, здесь останавливались. Ну что ж, оставлю тебя, дабы ты в мире могла свершить вечерний туалет. Тебе не нужна ночная сорочка?

– Нет… – Фредерика слегка удивилась, когда Кроу и впрямь развернулся и быстро вышел.

Она забралась в постель в легких брючках и поплиновой блузке, скинув только жесткий лиф, нужный для репетиций и уже успевший намять ей тут и там красные впадинки. Впервые Фредерика спала – или пыталась спать – под настоящим балдахином. Над головой у нее золотом и серебром мерцали солнца и луны. Аполлон, Зефир, Гиацинт, лужа крови и растущий из нее алый цветок были слишком высоко, да и завеси мешали разглядеть их как следует. Фредерика заметила, что комната словно бы ходит волнами вокруг нее, как беспокойное море в стихах Китса. Тогда она стала смотреть на свечу, у которой был собственный ритм, пламя прядало, вздувалось парусом, двоилось на сквознячке. Матрас образовывал в середине возвышение наподобие китового хребта, на котором никак нельзя было улечься. К тому же ее по-прежнему мутило, а ей нисколько не хотелось, чтобы ее вырвало на это древнее ложе. Фредерика вздохнула, села, обхватив грудь тонкими руками, и стала смотреть на свечку.

Послышался негромкий железный звук. На аполлоническом фризе и в алой пустыне потолка затрепетал, разлился и окреп новый красноватый свет. Фредерика, вытянув шею и задрав голову, выглянула из-за завесы, но от резкого движения ей стало совсем дурно, и она поспешила выпрямиться. Кроу стоял посреди комнаты в просторном, пунцово-золотом парчовом халате и вышитых ночных туфлях алого бархата. В руках он держал пузатую бутылку и блюдо с фруктами.

– Я подумал, что ты проголодаешься. Устроим маленький ночной пир?

Он налил ей шампанского. Фредерика не противилась, хоть и понимала, что пить ей ни в коем случае нельзя. Потом без спросу уселся на кровать. Ну что ж, в конце концов, это была его кровать…

– Ты не спала?

– Нет.

– Бессонная на одиноком ложе. Возьми-ка винограду. Ничего, что я заглянул? Уверен, ты не против.

– Я, кажется, слишком много выпила, – со смутной надеждой сказала Фредерика.

– Не сомневаюсь. Но возможно, легкий хмель поможет тебе оценить мои световые эффекты. Я могу тут устроить восход, закат, жгучий полдень и не вполне достоверные сумерки – думал тебя этим позабавить. Собственное, комнатное солнце в глубокой ночи. Сияй же, вечное светило!

Кроу соскочил с постели и покрутил ручки за резной панелью. Пустыню залило золотом и янтарем. Меценат снова сел, и Фредерика увидела, что под халатом у него ничего нет. Она съела виноградинку, потом еще две, а косточки выплюнула в широкое донце шандала.

– Ну а теперь позволь мне тебя как следует рассмотреть.

Это была не просьба. Кроу снял с нее блузку. Фредерика сидела, как окаменев. Он откинул одеяло и ущипнул ткань ее брючек.

– Долой, – распорядился Кроу.

Фредерика с каменным лицом повиновалась. Кроу оглядывал ее всю: шею, груди, маленький твердый живот, рыжеватую заросль внизу, худые длинные ноги.

– Возьми еще виноградинку. Ты девственница?

– Да. – Фредерика попала под нелепейшей гипноз хороших манер: она в доме Кроу, это его кровать, его игра, его правила…

– Это досадно.

– Не вечно же я ей буду, – сердито отвечала Фредерика, вспомнив Антею Уорбертон. В отвлеченном смысле девственность действительно была лишь досадной помехой.

– Я мог бы многому тебя научить.

– А вы уверены, что я этого хочу?

– Уверен, дитя мое. Вполне уверен.

Фредерика хотела знать. Она не могла больше оставаться в неведении. Но розовое сияющее личико Кроу в псевдонимбе из серебряных прядок и со столь решительным выражением вдобавок было смехотворно. Со смехотворностью ситуации трудно было примириться заносчивой Фредерике, но Кроу велел:

– Ляг.