Девчонки на луне (ЛП)

Один раз отец пришёл со мной в школу. Дело было в третьем классе. На занятие, на которое все должны что-то принести и об этом рассказать. Иногда кто-то приводил людей, а не просто ракушку с пляжа или любимого плюшевого зайца. Один мой одноклассник привёл своего дядю, который работал полицейским, так он пустил по классу свой значок, чтобы все смогли подержать в руках тяжёлый кусочек металла. В тот самый момент я поняла, что хочу привести своего отца, не зная точно, почему. Может, из-за того, что он так редко бывал рядом, мне казалось, что это что-то особенное, что стоит показать другим ребятам и учителю. Я не понимала, что для большинства детей иметь отца не было таким уж событием.

Отец вошёл за мной в класс и сел в кресло учителя. Он тогда сыграл песню на гитаре, по-моему, это был главный хит с их альбома. Посреди школьных парт, рюкзаков и ящиков с карандашами те аккорды звучали и знакомо, и странно. Я до сих пор отчётливо помнила всё: буквы алфавита по порядку над его головой, зелёную доску в мелу за ним. Незнакомые мне учителя сгрудились в дверном проходе, чтобы смотреть на то, как он играет, кивая в такт. А Эбби, которую я терпеть не могла, беззвучно подпевала ему. Позднее Эбби сказала мне, что её мама была большой его поклонницей, словно это делало Эбби особенной, а не меня.

К тому времени, как он закончил петь свою третью, и последнюю, песню, я поняла, что зря привела его, потому что теперь мне пришлось делить отца, которого я и так редко видела. Здесь, в классе, он принадлежал не мне одной.

По правде говоря, так было везде и всегда.

Когда я вышла из дома Луны, на улице было тихо. С неба сбежал последний лучик серебристого света. Я направилась в сторону Корт Стрит, мимо всё ещё открытого книжного магазина. Перейдя дорогу, я приближалась к тому индийскому ресторанчику, где мы с Луной кушали в первый день. Его окна были завешаны золотистыми шафраново-жёлтыми занавесками, как языками пламени при включённом свете. Я подумала, что может, стоит зайти туда ради лепёшек наан и огуречной раиты, или травяного чая в их маленьких кремовых чашечках. В последний раз я ела в обед, если не считать батончик «Milky Way». Но я пошла дальше.

Я до сих пор не привыкла к станции «Хойт–Шермерхорн», но благодаря карте на телефоне – и тому факту, что по сути это на той же улице, что и дом Луны, хоть и намного дальше – я нисколько не сомневалась, что она подойдёт. Я знала, куда иду, и мне нравилось, что я начала хозяйничать в этом городе, ну или, как минимум, в некоторой его части. Половина моей семьи живёт здесь, и я здесь родилась, так что, полагаю, он уже принадлежит мне. Или, может, я принадлежу ему. Не прилагая каких-либо усилий я гуляла по Нью-Йорку так, будто знала, куда иду, и я знала наверняка, что мои ноги и тротуары – ну, и метро, наверное – сами приведут меня туда, куда мне надо.

Идя в переходах метро, мои шаги раздавались эхом от стенных плит. Под землёй было так ярко, что казалось, ещё был день. На рельсы капала с потолка вода, собираясь в лужицы с грязью и мусором. Выглядело мерзко, поэтому я обрадовалась, увидев яркие огни поезда, когда он тормозил для остановки. Сбоку я прочитала написанное десятилетия назад: «Хойт–Шермерхорн».

Чтобы добраться до дома отца, мне пришлось сесть на поезд G, и, приехав на станцию «Бродвей», я вышла. Наверху мне открылся другой Бруклин: более разухабистый и менее красивый. Очень мало деревьев и совсем не было песчаных домов. На зданиях красовались красочные граффити, и я заметила несколько смахивавших на хипстеров ребят лет на пять старше меня, выходивших их магазина на углу. Казалось, будто их сюда кто-то заслал свыше, или Луна, в подтверждение своего тезиса о Уильямсбурге и отце.

Я запомнила номер поезда, но всё равно достала из кармана папину записку. Его почерк скашивался к правому краю так, словно он писал второпях, половина букв пыталась добежать раньше другой половины.

Когда я нашла дом, в трёх кварталах от метро, это оказалось двухэтажное здание с чёрными дверями, сразу двумя, и большими окнами, выходившими на дорогу. Входная дверь в его квартиру шла с дороги, раз там был только один звонок и лишь одно имя. «К. Феррис» – гласила подпись на той же зелёной ленте от машинки для этикеток, как на двери в его студию.

Сначала я постояла немного, как в прошлом году с Луной возле отцовской студии, а потом с Арчером всего пару дней назад. Но в этот раз меня даже не удивило то, как быстро я собралась с духом, чтобы нажать на звонок.

Глава 46

Мэг

Апрель 1993 года

«Это ж самый огромный стол, что я видела в жизни» – было моей первой мыслью. «Вот бы на нём чечётку забабахать» – было второй. Мы с Кит занимались чечёткой, когда были детьми, но, несмотря на то, что уже много лет я не вспоминала о ней, что-то в этой протяжённой и гладкой деревянной поверхности родило во мне такое желание.