​Девчонки

Нюра обрадовалась приходу корреспондента: вот хорошо! Теперь мать не станет посылать ее к Мокрушиной, а потом поздно будет: Лизавета на ферму уйдет.

— Здравствуйте! — улыбаясь, сказал парень. — Я из районной газеты.

Мария Трофимовна засуетилась, поставила табуретку на средину комнаты, обмахнула ее фартуком.

— Здравствуйте, садитесь, пожалуйста! Уж не обессудьте, если где беспорядок какой!

— Да вы не волнуйтесь, я ненадолго зашел, — сказал, садясь, корреспондент. — Вот узнал, что здесь заведующая пионерской фермой живет. Я там был вчера.

Нюра покраснела: дома отсиживается заведующая!

— Да, здесь проживает, — заговорила мать. — Вот палец нарвал, так домой отпустили. А то все там, все там, душой болеет за свою ферму.

«И не нарвал совсем», — досадовала Нюра, незаметно утянув под табуретку босые ноги.

А мать, поглядывая на ходики, торопясь, рассказывала:

— Уж не пожалуюсь на свою дочь. В школе — отличница, дома — помощница. Зимой, бывало, как из школы прибежит, не поест — за уроки садится.

«И неправда совсем!».

Мария Трофимовна уже не раз многозначительно взглянула на фотоаппарат и записную книжку корреспондента: слушает человек, улыбается, а ничего не записал, не сфотографировал. Чудной какой-то!

Нюра сидела на стуле, положив руки на колени. Ванятка, держа в руке недоеденный огурец, глаз не отрывал от незнакомца. А мать все говорила и говорила, уже с досадой поглядывая на часы.

Корреспондент, заметив Нюрину скованность, сказал:

— Ты не стесняйся, Нюра. И вы, мамаша, не беспокойтесь. Вы просто занимайтесь тем, чем до меня занимались, а я посижу у вас немного. Не обращайте на меня внимания.

«Чудной какой!» — опять подумала Мария Трофимовна, но очень ловко воспользовалась советом паренька.

— Нюрочка, — ласково обратилась она к дочери. — Раз товарищ корреспондент разрешает, ты скоренько сбегай туда, куда я посылала. А мы тут посидим, побеседуем.

Нюра стрельнула глазами на мать, но тут же опустила их, чтобы не выдать себя. Встала и степенно, не отнимая рук от бедер, прошла по комнате до самого порога. А когда захлопнула за собой дверь, присела на корточки и прыснула в ладони.

«Надо же, как схитрила мамка!» — И, нисколько не сердясь на Марию Трофимовну, выскочила за ворота.

«А я вот возьму и перехитрю тебя, — неожиданно пришло ей в голову. — Возьму и убегу на утятник!»

— Вот и убегу! — проговорила Нюра вслух, но тут же сообразила, что корреспондент будет дожидаться ее. Придется вернуться. Все равно ботинки и пальто рабочее дома остались.

Ух, как не хотелось идти к Мокрушихе! И чего это мама водится с Лизаветой? Сколько раз спрашивала ее об этом Нюра.

— А как я вожусь с ней? — говорила Мария Трофимовна. — Придет она, попросит что-нибудь. Дам. А когда по хозяйству что посоветую.

И, вздохнув, добавляла:

— Человек-от, Нюрочка, не станет лучше, если от него всем миром отвернуться.

Глава девятнадцатая

Мокрушина жила в конце узкого проулка. Быстро пробежав его, девочка остановилась у новых ворот и загляделась на выводок утят. Среди них, квохча, ходила курица. Сейчас в деревне многие так делают: подложат под курицу утиные яйца — она и выпарит их. А потом еще с инкубатора утят прикупят да и подсадят к этим. Клушка принимает утят в свою семью, как родных. Все-таки нянька! А когда малыши лезут купаться в канавы или небольшие водоемчики, вот уж бегает она по бережку, вот уж кудахчет!

У Нюры защемило сердце, когда она увидела это семейство. Все утята жирные, чистенькие, не такие, как на утятнике. Еще бы! У этих корму всегда вдосталь, теплый сарай в дождливую погоду.

— Ну что ты, Анна, встала у ворот! Жду ведь тебя! — услышала Нюра резкий голос Лизаветы. Приподняв тяжелую железную щеколду, вошла в просторный, покрытый тесом двор.

— Вот так всегда: людям угодишь, себе навредишь, — сердито продолжала Лизавета, входя в избу. — Чего мать-то стряпать хочет?

— Пироги с грибами, — нехотя ответила Нюра.

— А у меня вот и по грибы сходить некому, — вздохнула Лизавета, доставая с полки железную банку. — Валерку не пошлешь.

«Еще мало тебе всего», — думала Нюра, оглядывая с порога большую, богатую избу Мокрушиной. Через распахнутые двери, ведущие в горницу, видны разрешеченные белой жестью сундуки, стоящие один на другом. Внизу — самый большой — под замком, а сверху — все поменьше, поменьше. Четыре сундука! Пол устлан красивыми половиками, на них еще круглые коврики положены, сшитые из разноцветных тряпок. Даже в кухне половики настолько чистые, что ступить на них страшно. Нюра так и не сошла с порога.

«А коечки Степановны уже и в помине нету», — отметила она, взглянув на опустевший угол кухни.

За столом сидел худенький загорелый Валерка и доедал жиденькую окрошку..

— Поскорее, сынок, некогда мне с тобой, — торопила мать.

Из жестяной банки она насыпала на листок от отрывного календаря щепотку сухих дрожжей.

— Хватит на квашонку. Ну, пошли, Валерик. Если вдруг дождь пойдет, посидишь в бане или к соседям забежишь.