​Девчонки

Стружка поджала губы, прикрыла глаза, подняла голову и несколько раз прошлась возле силосорезки.

— Как же теперь? — озабоченно спросил возчик.

Девочка пожала плечами, развела руками, широко растопырила на них пальцы.

— Ну как, как, — сказала глубокомысленно. — Вот так. Напишет она заявление, и мы вырешим на собрании ее судьбу: принимать или не принимать.

Коля сел на доску, закурил, и Стружка долго с удивлением смотрела на него. Чего это с ним? Всегда улыбается, а сейчас, смотри, какой серьезный.

А в вагончике сидели Нюра и Катя.

— Вот так и кончай: «Я поняла свою ошибку и прошу опять принять меня на пионерскую ферму», — подсказывала Нюра.

— Я еще припишу тут: «Очень прошу не отказать в моей просьбе». Можно?

— Можно.

…Силосорезка молчала. Николай, незаметно выглядывая из дверей, уже второй раз перегребал кучу зелени с места на место. Делать больше нечего, а уходить не хотелось: собрание, наверно, возле вагончика будет, из сарая все видно и слышно.

Девочки сели обедать. Катерина с ними. Печальная очень. Не ест, зря ложкой в чашке болтает… И все молчат, будто с похорон пришли.

Поели. Со стола убирают. Дежурит сегодня Алька, а посуду моют все вместе, чтобы собрание скорее начать. А Катя у оградки стоит, на уток смотрит. Ах ты, Катя, Катя…

Расселись за столом. Нюра собрание открывает, говорит что-то. Эх, спиной стоит к сараю-то, ну ничего не слыхать!

«Прошу не отказать в моей просьбе», — донеслось до Николая, когда он почти высунулся наружу.

«Катино заявление прочитала…» — догадался парень.

Нюра действительно зачитала заявление Кати и теперь спрашивала собрание:

— Вопросы будут?

Девочки молчали, переглядываясь. Стружка вертелась на скамейке. Она вспомнила, что на настоящих колхозных собраниях, если кто повинится, все равно сначала укоряют, а уж потом простят. И неуверенно подняла руку.

— Говори, — разрешила Нюра.

— Вот объясни нам, Катя, — начала Стружка, — как ты могла слово пионерское нарушить? Мы здесь с трудностями боролись, уток больных отхаживали, а ты по деревне без дела в это время ходила.

Катя низко опустила голову.

Слово попросила Ольга.

— Говори, — кивнула Нюра. Она уже несколько раз тревожно взглянула на Светлану Ивановну: вдруг да разговорятся, начнут корить Катю…

Но учительница сидела, глядя перед собой, на озеро, а сейчас повернулась к Ольге, которая готовилась выступить.

— Катя, конечно, плохо сделала, — баском заговорила Ольга. — Сначала взялась за дело хорошо, а потом, когда трудно стало, ушла, да и все! А если бы я так поступила и все девочки? Утки-то на кого бы остались?

Нюра кашлянула, но Ольга продолжала:

— Ведь самой тебе, наверно, стыдно было дома прохлаждаться, когда мы здесь уток выхаживали…

И вдруг увидела, что Катя плачет.

— А теперь она поняла, — поспешно закончила Ольга. — Она сама мне говорила, что все уже поняла…

— Ага… — торопливо подтвердила Алька.

— И мне говорила, — враз заверили Стружка и Люся.

На поляну вышел Коля и поднял руку. Нюра вопросительно посмотрела на Светлану Ивановну: Коля ведь не пионер, можно ему выступать?

Светлана Ивановна кивнула.

Коля достал платок, вытер лоб: он никогда в жизни не выступал на собраниях.

Надо уже говорить, все ждут, а Коля не знает, как начать.

— Скажи, Коля, чего хотел, — подбадривает Нюра.

Николай глубоко вдохнул, громко выдохнул и сказал, будто разбежался:

— А только без дела Катерина не ходила! Последние-то дни она за мамой моей ухаживала. И ни разу лекарство не перепутала, все делала, как врач наказывал. И двор обиходила.

Он передохнул, удивляясь, что за один раз так много сказал, и неожиданно закруглил:

— Я так думаю: Катерине на доктора учиться надо.

Всем вдруг стало легко и весело. Девочки заулыбались, заерзали на скамейке. Светлана Ивановна рассмеялась.

А Коле, видно, понравилось выступать. Он опять поднял руку.

— Я бы вам давно сказал, да Катерина мне не велела сказывать, — и, совсем расхрабрившись, предложил: — Пусть мои трудодни за ту неделю Катерине запишут. Мне не жалко. Она бы с мамой не сидела — меня бы на утятнике не было.

Нюра тоже выступила за Катю. Про подушечки вспомнила и про грозу, и про хорошую Катину работу.

— Она на деле доказала, что все поняла, — заключила Нюра. — Я так думаю: надо принять Катю обратно и не поминать ей больше про ее поступок.

«И не напоминать ей больше о ее поступке…» — по привычке мысленно поправила Нюру Светлана Ивановна и глубоко, легко вздохнула: «И собрание провели, и в Ленинград поеду!».

Глава двадцать пятая

Сторож открыл глаза, приподнялся на кровати. В лицо ударил луч солнца.

За столом сидел Николай и, глядя в окно, лениво клал в рот ягоды черемухи.

— Бабы на загонах? — спросил Петр Степанович.

— По грибы ушли. Утресь по черемуху бегали, сейчас — по грибы.

Сторож сердито сплюнул:

— От, шалапутные! Неймется им. Уток-то хоть накормили?

— Зерно им таскали.

— А мешанку?

— Вечером, говорят, сделаем.

— Тьфу ты, — опять рассердился сторож. — Шалапутные и есть! А ты чего смотрел? — строго спросил он парня.

— Я говорил, да с ними разве наговоришь? Лизавета насмешничает и Аксинья туда же.