Девять

Низина площадью почти с половину квадратного километра в форме разогнутой подковы, обращенной к реке открытой стороной — это и есть Яма. Всегда была. Даже трамвайная остановка у моста, официально именующаяся «Ломжинской» среди горожан давно известна, как «Яма». Иной вагоновожатый нет-нет, да так и скажет в микрофон — «Следующая остановка — Яма», — не особо задумываясь над оттенками смыслов.

Сразу после заселения домов жильцы протоптали через Яму широкую тропу к остановке: так короче, чем обходить поверху. Большинство — работники местной градообразующей тепловой электростанции, построенной в тридцать четвёртом году, по плану ГОЭЛРО, а единственный прямой транспорт — «17-й» трамвай. Асфальтированную дорогу через микрорайон провели позже, по которой пустили еще два автобусных маршрута в центр. Ломжинка — речка с илистым дном и вязкими болотистыми берегами, которые приходилось постоянно укреплять. Ближе к центру города её русло давно отсыпали и обложили бетонными плитами, но здесь, в «северном» обходились средствами попроще, засаживая берега тополями. Дерево неприхотливое, быстрорастущее, с мощной корневой системой совершенно равнодушное к почве. Яму тоже усердно засаживали кустарником, деревьями, тополем и осиной, но за четверть века разрослась и выжила только осина. Кустарник чах без солнца, и только ближе к берегу реки тальник с равнодушным упорством вытеснял всё. Яма заросла…

«Народная» тропа оставалась голой, время от времени, пуская ответвления в разные стороны, словно пытаясь укорениться прочнее. Да, было время, здесь гуляли и находили это занятие приятным времяпровождением. Здесь устраивались пикники, причем особым шиком считалось забраться поближе к Ломжинке, но это развлечение, скорее, для любителей экстремального отдыха — ближе к воде земля становилась влажной, а случающийся ветерок доносил с воды неприятный болотистый запах. Осенью в Яме даже красиво, а зимой она заметно мельчала из-за навалившего снега, но тропа протаптывалась заново, после ночных снегопадов. Весной яму топило. Таял снег, разливалась Ломжинка, деревья торчали из воды, словно в рассказах Паустовского, и юные флотоводцы на самодельных плотах бороздили это флибустьерское море, повергая в трепет родительские сердца: «А вдруг и мой там?»…

Но все это было давно.

В дом на Яме Гороховы переехали в конце восьмидесятых. Уже тогда Яма постоянно фигурировала в городских сводках особо тяжких преступлений: убийства, изнасилования, грабежи и разбойные нападения. Отсутствие достоверной информации порождало несметное количество слухов и подробностей. Четвёртая власть только-только оперялась, но, когда жёлтые листки расправили крылышки, «чернуха» хлынула таким потоком, что топила Яму быстрее весеннего паводка, круглый год.

С лоджии Гороховых на Яму открывался прекрасный вид. Летом — особенно. Огромное зелёное озеро с пробегающей рябью по поверхности. Волны листвы колыхались с громким шелестом, непрекращающимся шепотом. Но там под густой толщей переплетающихся ветвей, как под поверхностью океана жизнь вдруг оборачивалась не самой лучшей стороной. Конечно, жертвы преступлений в Яме принадлежали по большей части к так называемой группе риска: наркоманы, проститутки, бомжи, «братки» и прочие уголовники. Но не все…

Радость по поводу получения квартиры померкла, по мере того как доброхоты в подробностях посвящали новичков в местную экзотику. Но что делать? Это первая и единственная квартира, которую они смогли получить после двенадцатилетнего ожидания, а сбережений вряд ли хватило чтобы приобрести другую, в районе поспокойнее. Кроме того, такие в городе быстро перевелись. Постепенно Гороховы привыкли, как и всё остальные. Яма не выглядела такой уж зловещей. Казалось, стоило соблюдать обыкновенную житейскую осторожность и возможная беда, подстерегающая в Яме, их не коснется. Наверное, в каждом городе есть такие места: рощи, пустыри, улочки с дурной славой. Отвратительные своей потаенностью, что ли. Места, внушающие мысли о вседозволенности людям, которых принято называть асоциальными типами. В мире нет другого зла кроме человеческого, думал Горохов иногда, покуривая на лоджии и глядя вниз. Ошибался он, или нет….

Яма выбрала его…

В течение многих лет студенты Горохова всячески пытались выведать философские взгляды и убеждения своего преподавателя. Возможно, он сам потакал им, неосознанно, с увлечением читая одинаково хорошо и марксистко-ленинскую философию сегодня, а на следующий день философию Декарта, метафизику Аристотеля, средневековую схоластику. Разъяснял экзистенциализм по Сартру, а философию свободы по Бердяеву. Когда идеология государства перестала довлеть, вынуждая комментировать философские учения с позиций одного, признанного правильным и окончательно разрешенным, то очень скоро пытливые умы задались сакраментальным вопросом: «А каковы же собственные взгляды нашего «Солипсического гнома?»