Девять

Чуть позже, на этом же этаже, в кабинете как две капли воды похожем на тот, где спал Горохов, следователь Лопатин подумал, что, возможно, они получили самого перспективного подозреваемого по делу «Упаковщика» за всё время расследования, хотя бы потому, что такого у них ещё никогда не было, и, конечно, с отсылкой на психологические профили убийцы, которые пытались составлять «психи»: очень сильный физически, неприметной, но не отталкивающей внешности, легко находит контакт с детьми, вообще с людьми младше себя по возрасту, вызывает доверие и расположение к себе.

Он собирался сделать всё возможное, чтобы Горохов вышел из здания Кирчановского СИЗО только в день суда. И заставить других…

8

Горохов разогнул спину. Сидеть на стуле без спинки было неудобно, мышцы поясницы немели. Кусочек неба в окошке под потолком наливался густой синевой с золотистым сиянием скорого заката. Последние ясные дни, воздух пронзительно чист, тянет свежестью. Горохов посмотрел на прапорщика у двери. Низенький, с калмыцким, непроницаемым лицом, острыми скулами и рябой кожей он напоминал истукана, «половецкую бабу», неотъемлемую часть здешнего колорита: шершавых стен, железных лестниц и гулких тюремных коридоров.

Ожидание затягивалось. Сегодня ему либо предъявят обвинение, либо выпустят. Скорее второе, но кто знает? Последние сутки Горохов чувствовал себя героем кафкианского «Процесса», да вспоминалось беспрестанно бессмертное, Жегловское: «Запомни, Шарапов. Наказаний без вины — не бывает». Горохову следовало прийти в милицию тогда же, год назад и не важно, как бы всё это выглядело, звучало. Вряд ли ему было бы хуже, чем сейчас: измотанному, измочаленному, в измятой одежде, пропахшей тюрьмой, и с редкой щетиной на подбородке. А Люсе? При мысли о жене хотелось растереть лицо ладонями, разогнать краску стыда, как кровь. Он подвёл её, словно сомневался в участии, понимании, поддержке. Такого между ними ещё не было.

Дверь отворилась почти беззвучно. Прапорщик принял чуть в сторону, пропуская Лопатина и Ланового, выскользнул из комнаты. Следователь-лис выглядел так, словно только что забросил братца-кролика в терновый куст. Розыскник в форме с погонами капитана напоминал циркового медведя, на которого напялили бутафорский мундир. Недовольство и смятение легко читалось на одутловатом лице. Фролов с ними не пришёл.

— Альберт Васильевич, — сказал следователь, усевшись за стол, — Оперативная проверка доказала вашу непричастность к серии убийств несовершеннолетних мальчиков. Вы освобождаетесь из-под стражи. Капитан Лановой вас проводит…

Лопатин помолчал, разглядывая щербатую столешницу с облупившимся лаком.

— Извините, — сказал он, наконец. Опер проворчал эхом, что-то похожее.

Горохов кивнул и хотел подняться…

— Одну минуточку, — Лопатин поднял руку. — Прежде чем вы уйдёте…

Он замялся, плотно сжатые губы зашевелились, а морщины обозначились глубже, словно он жевал что-то на редкость невкусное.

— Скажите, — выплюнул следователь, — В этом вашем… м-м-м… видении, действительно нельзя было разглядеть внешний облик убийцы? Может, какие-нибудь детали, подробности, что могли бы нам помочь?

Горохов обмяк, словно от резкого удара подвздох. Это что-то новое. Изощрённая издёвка? Раньше доминировало страшненькое язвительное подхихикивание.

«…Неужели вы думаете, что ваши россказни о живой «Яме», видениях, астральных перемещениях, невидимых убийцах можно принять за чистую монету. За сорок лет в следственных органах я много чего наслушался, и поверьте, поверьте старику: в семидесяти процентах эти байки — экзотическое враньё в надежде скрыть истинные мотивы и преступные действия, а в остальных — душевная болезнь. Вот и вы…»

У Горохова вдруг заложило уши, черные точки мельтешили перед глазами, расплываясь в отвратительные кляксы, пускающие псевдоподии. Внешние раздражитель потускнели и исчезли совсем, оставив его разум в комнатке размером не больше его камеры в штрафном изоляторе пожирать самоё себя.

Фролов. Глаза злые, бешеные. Слюна брызжет изо рта:

«Я знаю, это ты сделал… Ты — «Упаковщик»! Сделал и приходил любоваться, может подрочить?! А! Там только твои следы. Ничего больше нет, только ты… Твоя группа крови, твои «пальцы». Посмотри на себя. Как ты разглядываешь фотографии… Вспоминаешь?! У тебя эрекция?! Я освежу твою память. Читай, читай. Возьми в руки, я сказал! Почему правой? Ты правша?»

Бледно-жёлтые бланки с фиолетовыми чернилами. Суконные фразы, так похожие на складки погребального савана.

«…Следы-повреждения представлены в виде отдельных участков воздействия, следов давления пальцев рук. В местах приложения имеются ссадины полулунной формы от ногтей и кровоподтёки овальной формы от ногтевых фаланг пальцев. Расположение кровоподтёков даёт основание утверждать о преимущественном действии правой руки причинившего повреждения. При вскрытии обнаружены повреждения мягких тканей шеи в виде кровоподтёков и переломы подъязычной кости, щитовидного хряща и хрящей гортани…»

«…У них тонкие шеи, правда? Ты душил их сзади? Когда насиловал, или после?»