Девять хат окнами на Глазомойку

Он хотел видеть Поликарпова, поговорить с ним, услышать его мнение, узнать настроение, еще что-то, до сих пор не понятое им, ускользавшее. Ведь именно с Поликарпова началось все это, и он же, как это ни парадоксально, остался пострадавшей стороной. Что за нелепость!

В конторе Долинского совхоза сидела секретарша и читала роман. Она вскочила, смутилась, сказала, что Похвистнев уехал, а куда — не знает. Поликарпов? Она искала его целые полдня, чтобы вручить приказ о переводе, наконец нашла, он расписался в получении и опять исчез.

— О переводе? Уже приказ? Ну-ка, пошлите к нему домой, обзвоните отделения, — распорядился Фадеичев. И сел ждать.

Ни дома, ни на отделениях агронома не обнаружили.

Несколько раздраженный первой неудачей, Фадеичев поехал на ферму, где произошел конфликт с Джурой, и только здесь, увидев энергичную работу, обрел прежнюю уверенность и ровное настроение.

Из оврага вывозили навоз. Машины подходили по дну оврага из поймы, тракторная лопата живо нагружала кузова. Наверх, как из карьера Курской Магнитки, подымался чад сгоревшей солярки, и можно было подумать, что внизу черпают руду, золотоносную руду.

Пять мужиков с вилами в руках зачищали края у навозной свалки. Среди них метался и Джура. Лицо его, уставшее изображать оскорбленное самолюбие, теперь выражало только глубокое душевное расстройство да физическую усталость. Беда за бедой. И все на него. Сперва трепка, потом вот эта чертова работенка по личному приказу директора. Чем он-то провинился? За что преследуют?

У освобожденной от навоза стены кормокухни хлопотал Василий Васильевич Маятнов с двумя рабочими: они забивали еще зеленые колья ветлы и оплетали их жгутами сырого хвороста. Фадеичев впервые увидел, как по старому способу гатят овраги. Потерянную землю этим не вернешь, но удержать овраг в границах можно. «Потушить» — как говорят мелиораторы. Потушить, не дать сгореть всему полю.

— Удержит? — спросил он, кивнув на плетень.

— Временно удержит, — сказал Маятнов, — А там, может, камнем разживемся, забутим прорву уже основательно. А то ведь совсем без дороги остались. Да и кухня свалиться может.

— Допускать не надо прорву-то. — Фадеичев оглядел весь глубокий извилистый овраг, прорезавший склон до самой поймы. В устье его белела выносная песчаная коса. Она перепрудила мелкое болото.

Маятнов промолчал.

— Сколько таких оврагов в совхозе? — снова спросил секретарь.

— Таких семнадцать. И которые поменьше, молодые есть. Тех до сорока.

Фадеичев насупился. Вспомнил, что Похвистнев работает здесь пятнадцать лет. По оврагу на каждый год.

— А площадь? — спросил он.

— В прошлом году насчитывали сто шестьдесят шесть гектаров. Если не считать молодых промоин и бровок вокруг оврагов, на которых уже опасно пахать. Такой земли наберется до трех сотен гектаров. Последний ливень еще прибавил. Снос большой, особенно на холмах. Вон тот же Пинский бугор. Хрящ остался, мелкозема совсем нет. Только сосняк и может расти.

— Так вы скоро без земли останетесь.

— Ну, не очень скоро. Я делал для Василия Дмитриевича расчеты. На сто пять лет хватит наших совхозных угодий. А уж потом не знаю.

И горько улыбнулся. Стариковские морщины его выразили давнишнюю печаль, ставшую привычкой.

Помолчал и добавил уже иным тоном:

— Через полсотни лет научимся делать синтетическое зерно, а картошку и овощи будем растить на питательном растворе. Тогда и без земли обойдемся. Разве для цветов немного оставим. Да ведь и цветы можно сообразить из синтетики. Что нам земля, умным, — морока одна.

— Злая у вас ирония, — сердито сказал Фадеичев. — А вот если по-серьезному? Знаете что, давайте-ка посидим да потолкуем, раз вы в курсе. Пойдемте вон на тот пригорочек, где трава.

Они отошли от оврага и сели на чистый зеленый спорыш лицом к реке и к пойме. Голубоватая долина мирно лежала перед ними. Сбоку на той стороне Усы чуть проглядывали белые домики второго и третьего отделений совхоза.

И снова, теперь уже от старого человека, Фадеичев услышал невеселые мысли о бессистемном использовании земли, своими глазами увидел смытый Пинский бугор, где желтел редкий и низкий, по виду не больно урожайный ячмень.

— Вы давно здесь? — спросил он у Маятнова.

— Давно. Мы с Василь Дмитриевичем приехали в совхоз году, если не ошибаюсь, в шестьдесят втором или третьем. Я на год раньше, вскоре после курсов, которые кончал в Туле. На моих уже глазах все стало меняться. Где были деревни — теперь поселки. Где кусты и лес — пашня. Я еще помню полноводную Вяну. Вон там была плотина, при ней мельничка. Не бог весть какая, но зерно молола справно. А плотина подпирала реку. Вода стояла высоко, и Уса потому не пересыхала. Меж двумя речками такие луга лежали! Чуть не в пояс трава. Когда директор порушил мельницу…

— Зачем? — перебил Фадеичев.