Девять хат окнами на Глазомойку

— Если все будут таким образом поступать, милая женушка, мир полетит кувырком. Только о собственном благополучии печемся, так? И Нежный, и ты. Сегодня я уеду без боя, завтра Игумнова найдет, где ей получше жить, потом Иванов, Петров, Сидоров, а «этот» будет сидеть на одном месте и продолжать дурное дело. Без помехи. Ты подумала, что станет с землей, если все мы будем так легко и просто уходить от столкновений, от борьбы? Отдать права водительства — кому? Человеку, не имеющему понятия, что такое восклицательный знак на повороте или где тормозная педаль в кабине? Да он скоро все хозяйство под откос пустит!

— Я прежде всего думаю, дорогой мой, о нашем ребенке. Между прочим, нам очень небезразлично будущее подрастающего сына. Кроме того, толкаться без дела мне тоже не к лицу, на одну твою зарплату не больно проживешь.

— Ну, знаешь, у тебя и логика!..

— Ты прямо скажи: отказался от нового места? — теперь Тоня наступала, щеки у нее порозовели, руки воинственно скрестились под грудью.

— Да, да!

— Значит, остаемся здесь, откуда нас гонят?

— Да, остаемся!

— Бригадиром?

— Хотя бы и бригадиром. Пойми же, пожалуйста!..

И тут произошло такое, что трудно объяснить, если не обратиться к вечно меняющейся, необъяснимой и таинственной женской логике: Тоня вдруг опустила руки, подошла к мужу и поцеловала его, опешившего, враз обмякшего и растерянного. Совсем другим, мягким, спокойным голосом, словно не она минуту назад кричала на него, сказала:

— Ты молодец, Гена. Ничего мне не надо, везде мы сумеем жить, даже рядом с «этим». Я пойду на птичник — и бог с ним, с твоим и моим хорошим местом.

И тут она заплакала. Кажется, уже никакой причины, все стало на свое место, а она заплакала. Геннадий Ильич стоял растерянный, с опущенными руками и хлопал глазами, а на душе непонятно что творилось — и хорошо, и плохо, вроде и правильно, и в чем-то виноват. Перед кем? Почему виноват?

— Ладно, — сказал он голосом мужчины, который все решил. — Разберемся. Ты, в общем, не расстраивайся. Все к лучшему, вот так.

— А я и не расстраиваюсь. Слезы — женская слабость, не обращай внимания. — Она старательно вытирала глаза.

— Мне придется поехать в трест, это я сейчас устрою. Автобуса уже не будет, поголосую на шоссе. Управляющему надо кое-что объяснить. Попрошу работу на отделении, что ли, или энтомологом, у нас свободное место в штате. Так что если задержусь, не волнуйся. Раз взялся за гуж… В общем, не тебе объяснять.

Он неловко притянул Тоню, обнял и схватил кепку.

— Пока! — и не обернулся в дверях, только руку поднял.

В квартире стало тихо-тихо. Хлопчик где-то гулял. Тоня села на кровать, подперла подбородок ладонью и задумалась.

А Поликарпов уже шагал по совхозной «Аллее побед» в районный центр, к шоссе. И хотя на душе не осталось и капли спокойствия, все бушевало, он шел с чувством целеустремленным и ясным. Кепку снял, подставил солнцу густую рыжеватую шевелюру, губы надул, отчего лицо приняло всегдашнее выражение задиристости. И пиджак тоже снял, бросил через правое плечо, петелькой на палец, чтобы левая рука не висела попусту. Шагал крупно, устали не чувствовал. Хорошо, что здоров, молод, силен духом. Остальное приложится.

Шел по своей земле, оглядывал ее хозяйским глазом, и привычные мысли возбуждали в нем летние холмистые поля, полные добра. Нагнулся, вырвал куст осота, кинул на дорогу. У каменной арки остановился, усмехнулся и, отряхнув пучком пырея пыль с туфель, ступил на асфальтовую ленту шоссе. Постройки районного поселка белели в сотне метров от него. Теперь бы поймать машину, чтобы успеть до конца рабочего дня.

Синяя «Волга» появилась не со стороны райцентра, она шла в обратном направлении, и потому. Поликарпов не обратил на нее никакого внимания. Но в машине сидел Фадеичев. Он подался к ветровому стеклу и сказал:

— Ага, вот он! Разворачивайся!

— Вам подзаправиться время, Пал Николаевич, — напомнил шофер, притормаживая, чтобы развернуться.

— А сумка на что? Где-нибудь и поедим. На лоне природы. Чем плохо? А сейчас вот этого парня прихватим, он нам очень нужен.

Машина резко остановилась около Поликарпова, он даже подался на шаг в сторону и только тут увидел Фадеичева. Вот встреча! Но отступать уже некуда.

— Здравствуй, Геннадий Ильич. Далеко собрался? — Фадеичев не выходил из машины, только сделал знак шоферу, и тот изнутри открыл заднюю дверку.

— В трест надо.

— Так срочно? Других дел на сегодня у тебя нет?

— Пока нет, — тихо ответил агроном, уже чувствуя себя виноватым. Люди к уборке готовятся, а он бедным родственником на шоссе околачивается.

— Почему голосуешь? У тебя же машина.

— Нет у меня машины. Я сейчас никто, — улыбнулся он, но улыбка получилась вынужденная, жалкая.

— Прибедняешься. Слышал, что к Аверкиеву нацелился. Это правда?

— Нацелили. Без меня, так сказать, обженили.

— А ты? Рад такому обороту? Ну, естественно! Хорошее хозяйство, отличный директор.

— Я не дал согласия.

— Значит, для тебя хуже в Калининском?

— Лучше.

— Так в чем же дело?

— А мне не надо лучшего. Мне и в Долинском не плохо.

— С Похвистневым?

— В совхозе, — дипломатично ответил он.