Девять хат окнами на Глазомойку

Самого Савина он заприметил на угоре сбоку луга. Там розовело поле старого клевера. Агроном уже спускался с бугра, видать, заждался председателя. Дьяконов прихлопнул дверцу и пошел к лужковскому народу. Еще издали громко поздоровался и тут же спросил у Зинаиды:

— Никак, ты себе сестричек завела, красавица?

— Не мои сестрички, Сергей Иванович, скорей Настёнины дочки, ее спроси, зачем это она своим дачницам продыху не дает, вот теперь на покос загнала.

— Сами, сами, увязались! — крикнула Настёна и, поправляя сбившийся платок, весело глянула на двух своих квартиранток.

Молодые, веселые и похорошевшие от работы, они уже успели, как и Зина, накинуть блузки на загоревшие плечи, схоронили цветастые лифчики и теперь смущенно переговаривались, поглядывая на плотного, с седым ежиком Дьяконова.

— Я их седни по ягоду посылала, гляжу, они уже здеся. Не прогонять же от хорошего дела! Пущай погреются на солнышке.

— Кланяюсь и благодарствую! Чьи будете? — Дьяконов и впрямь поклонился, блеснув светлой лысинкой.

— А городские они, со стройки, значит, — словоохотливо объяснила Настёна. — Незамужние, Сергей Иванович, родом аж с Костромы. Вот сватаю беленькую Ленушку за Митю, да больно она, невеста-то, стеснительная. А Ксюша сказывает, что жених у ей имеется и от мово сватовства уклоняется. Ты не пособишь ли, Иваныч, не справлюсь я с ими!

— Да я бы и сам руку и сердце таким красулям отдал, только куда же мне, лысому и старому? А невесты ох как нужны! Так что, девушки, не брезгуйте Лужками, агитируйте там, на стройке, пусть едут, женихи у нас не перевелись.

И, спохватившись, тоже взялся за грабли.

День сиял, ветер и солнце быстро сушили траву, дух неповторимой привяленной кошенины шел из лугового разнотравья, пахло земляникой, свежестью низины с близкой речкой. В такой-то день чья душа не возликует! Рядок из молодых и старых, все раскрасневшиеся и ловкие, двигался вдоль реки, и от общности простой и умелой их работы, от красоты мира, от счастья все улыбались, ни на минуту не переставая ворошить и перекидывать траву.

Зина шла рядом с Борисом Силантьевичем и, когда опережала, враз вскидывала ресницы, оглядывая широкогрудого, голого до пояса дачника, с которым сегодня на заре она вдосталь намахалась литовкой да и наговорилась на лесной поляне. И не только о сенокосе.

Подошел Савин, сказал председателю:

— Если погода постоит, мы тут за неделю управимся. И тогда на клевер. Вот где сенов возьмем, Сергей Иванович! До пояса высотой! Половину на семена можно оставить, такие головки раскрылись — диву даешься! Пчел бы туда.

— Поговори с кудринскими стариками, три пасеки есть на усадьбах. Согласятся — быстренько перевезем, И оплатим, конечно. Я за тобой прискочил. Едем?

— Жду тебя с самого обеда.

— На второй косилке кто работает?

— Архип с Васей попеременно. Хорошо идут. Митя обещается свалить весь луг за три дня. А вот копнить-стоговать не знаю как. Мало народу. Что, если пресс-подборщик пустить? Только бы Лапин сумел восстановить тот, поломанный!

— Он над ним уже который день колдует. Получится, привезем сюда. Тогда Митю придется ссаживать с комбайна. Кому еще поручишь, кроме Мити?..

Они попрощались с лужковцами, отошли было, но тут Дьяконов окликнул Настёну, подозвал к себе.

— Слушай, подруга, — заговорщически сказал он. — Ты, помнится, на такие дела великая мастерица была. В самом деле, сосватай ту беленькую. Право слово, Митя засиделся у нас. Бобыль бобылем. Это к добру не приведет.

— Ох, Иваныч, я уже наладилась было. Вчерась заставила обоих девок прибрать у него в дому и обед сготовить. Ты думаешь, он заметил чистоту и лапшу с курицей? Я ему толкую, девушки-суседки к тебе приходили, шефы, значит, над тобой, одиноким. Он хмыкнул — и ни слова. Спрашиваю: как обед-то? Отмолчался, ну никакого чуйства, на мерина уже смахивает.

— Вот и я о том, Настёна. Больно уткнулся он в работу. А ты не отступайся, приучай их дружка к дружке. Сосватаешь — премии не пожалеем от правления как на закрепление кадров в колхозе. И свадьбу, само собой, за наш счет. Надолго к тебе девчата?

— Сказывали, на месяц.

— Тебе даю такой же срок. Чтоб как на блюдечке!

И, запрятав улыбку, погрозил ей пальцем.

Уже в Кудрине, проезжая мимо своего дома, Михаил Иларионович вдруг завозился на заднем сиденье и быстро сказал шоферу:

— Подверни…

Против окон вплотную к палисаду стояла светло-синяя машина — «Жигули». Никакого сомнения: приехали к нему. Кто бы это?

— А ну-ка, ну-ка, — заинтересованно проговорил Дьяконов, вылезая. — Гости, Ларионыч. Номер-то областной.

У Савина зачастило сердце. Неужто Веня? Он еще когда мечтал о своей машине…

Их увидели из дома. Дверь распахнулась. На крыльцо выпорхнула Марина, сияющая, легко одетая, с мокрыми волосами и полотенцем в руках. Бросилась и повисла на шее растроганного свекра.

— Папуля наш! Здравствуй!

Следом за ней выбежал Вениамин — тоже с мокрой головой, в майке, узеньких джинсах и босой.