Девять хат окнами на Глазомойку

— Царица небесная! Чудо какое-то! — И заторопилась: — У меня же корова недоеная! Спи, доченька.

Утром все взрослые чем свет ушли на луга. День начинался ясный, но в воздухе попахивало близким ненастьем. Веня проводил жену за реку, попросил мать посматривать за ней, чтобы не увлекалась, а сам уехал в Кудрино. Свой дом они так и не посмотрели. Митя вспомнил о пресс-подборщике, они потолковали, пришли к мысли, что если машину удастся наладить, то отпадет самая тяжелая работа — копнить и стоговать. Прессованное сено можно увозить под крышу или складывать на месте. Два мужика управятся.

Пока ветер высушивал на валках ночную росу, Силантий с сыном и Зинаидой успели подкосить траву на неудобных для трактора клочках. Тут и солнышко выкатилось, валки обсушило, но дед, взявший на себя командование, велел копнить вчерашние валки: боялся неожиданного дождя, у него «кость побаливала», а это кое-что означало. И все покрикивал, чтобы повыше клали да верхи уплотняли. Марину он поставил очесывать копны.

К полудню в заречье копен стояло — несчитано. С бугра — как боровики в лесу после теплого дождя.

Сели отдыхать. Зина, странно молчаливая в этот день, долго всматривалась в свой дом, возле которого у качелей мельтешили ее дети. И вдруг, радостно ахнув, сказала потеплевшим голосом:

— Гляньте, люди добрые! Хаты у нас расцвели! Да какие пригожие сделались! Голубенькое на зеленом. И вроде красным отсвечивает.

— Лиана раскрылась, — пояснил Борис Силантьевич. И сам посветлел. — Как же не заметил я утром? Или она позже, когда солнышко согрело? Неплохо. Я со дня на день ожидал.

Лужки со своими палисадами, с нетронутой травой на спуске к реке, с темным еловым лесом позади и до этого дня выглядели весело. Теперь же, когда фасад каждого дома с окнами на Глазомойку расцвел голубым и розовым, выселки стали прямо картинными, приветливыми, как человеческая колыбель.

— Только музыки и не хватает, — тихонько сказала Марина.

— Гармония природы — сама музыка, — ответил Борис Силантьевич.

Работали и все возвращались к неожиданно возникшей красоте да обсуждали, чего это раньше не додумались украсить Лужки. А вот приехал человек, дай ему бог счастья, и сотворил.

— Не обижен наш Силантий, — высоким голосом отозвалась Настёна. — Борис собой видный, и внук весь в него. А жена в прошлом годе приезжала, ученая и пригожая лицом. Да и гитару Борис возьмет, до слез растрогает.

— Не балует его ученая, — хохотнула Марья Михайловна. — Взяла вот одного бросила. Сказывал, и не приедет. Уж, поди, за отпуск могла бы. Такого муженька одного оставлять расчету нет.

Зина молча ворочала траву, изредка поглядывая в сторону, где три поколения Силантия клали копны. Что ей слушать эти выдумки! Из первых уст знала про супругу Бориса: не приедет. Второй год, как пробежала в их семье черная кошка. Кто там виноватый, это она знать не желала, довольно того, что у них на лесной поляне было…

Часу в пятом на той стороне затарахтело. Все приостановились, послушали. И увидели трактор, за ним странную машину с коленчатой рукой сзади. За машиной шли два грузовика, и в каждом по двое мужиков в кузовах. Подмога вроде.

Опершись на грабельники и вилы, ожидали, что будет.

Трактор с ходу зашел на валок, вокруг машины забегали Лапин и Веня Савин, они высматривали, стучали по металлу, скатку проволоки загоняли вовнутрь машины. Трактор загудел, у машины поднялась и заходила туда-сюда голенастая рука. Поезд тронулся. Женщины не выдержали и пошли навстречу.

Это и был пресс-подборщик, три года провалявшийся среди железного хлама, пока за него не взялись инженер и Веня. Подборщик пошел по валку, загребал сено, где-то там, в утробе, сжимал его в кубики, обвязывал, а коленчатая рука только и делала, что выталкивала тюки на короткий транспортер и в кузов грузовика с высоко наращенными бортами. Два дядьки — шефы — складывали тюки устойчивой высокой горой.

Лапин и Савин шли рядом с подборщиком, изредка совались вовнутрь его и громко переговаривались. Остановились. Веня сказал:

— Принимайте подмогу! Оставьте себе пять валков, все остальное запрессуем машиной.

С этой новинкой луг еще больше напоминал картинку из рекламной книжки. Два агрегата валили траву, третий собирал полупросохшие валки. Полные машины каждые сорок минут отваливали от подборщика, тюки складывали возле сарая. Там командовал зоотехник. Он прощупывал сено, неодобрительно выговаривал что-то грузчикам, но рабочие слушали его вполуха и сооружали пирамиду, оставляя понизу ее довольно просторный сквозной лаз: сюда намеревались задвинуть мотор с вентилятором для принудительной сушки.

К заходу солнца лужковский народ опять сбился у реки. Помылись и россыпью пошли на бугор, изредка оглядываясь на работающие машины: они пришли поздно и, видно, хотели наверстать за день.