Девять кругов мкАДА

Земля подо мной дрожала, клокотала. Пустая.

А меня все звали.

Звали.

И Белая хихикала в углу у изголовья. Она больше ничего не услышит теперь, когда слышать буду я.

И заткнуть их можно, только если заполнить эту пустоту.

Я села на постели так же резко, как легла. Белая тоже была здесь, она выглядывала из-под кровати.

Пальцы оставались липкими от жира, хотя хорошо помню, как вытерла руки. Тело обмякло. В животе была тяжесть. А в горле – ком.

Я не понимала еще, куда бегу.

Стараясь не смотреть по сторонам, слезла с кровати, метнулась в коридор, на ходу, не задерживаясь, схватила ветровку, обулась, распахнула дверь.

– Ой!

Раздался стук, что-то щелкнуло, рассыпалось.

– Извините…

Я бросилась на помощь, протягивая руку упавшей женщине. Это была соседка, что повстречалась ранее. Она, сидя на полу, терла лоб, отчего взъерошенные волосы становились еще растрепаннее.

Она схватила меня за руку. Хватка у нее оказалась бульдожья, а ладонь липкая, потная. Женщина кряхтела и тянула меня вниз, пока поднималась. От нее смердело потом, отчего мне снова стало дурно.

– Извините, – повторила я по привычке, но на лицо уже не смотрела, только на соль, рассыпавшуюся по полу.

– Я… это. – Она оглядела меня с головы до ног, шмыгнула носом и наклонилась, поднимая синюю банку с красной крышкой. – Соль хотела вернуть. Одалживала.

Банка оказалась наполовину пуста. Соль рассыпана по всей лестничной площадке.

Соседка разглядывала меня пристально, не отрывая глаз.

– Ты, значит, теперь тут будешь?

– Да, – ответила я раньше, чем подумала.

Но это ведь было уже давно решено. Когда я осталась пообедать. Или еще раньше – когда сошла на зеленую ветку.

Нет. Когда я заблокировала мамин номер и перестала отвечать на ее сообщения.

Когда оглохла от голода.

– Теперь тут буду жить я.

Она вдруг ощерилась.

– Убиралась бы ты подобру-поздорову.

– Иначе что?

Соседка попятилась, прижимая банку к груди.

– Мне ты ничего не сделаешь, – выставила она перед собой палец. – Слышишь? Мне ты ничего не сделаешь. Я тебя запру.

И она нырнула за дверь своей квартиры, громко хлопнув дверью.

Я оглянулась на прикрытую дверь в бабушкину квартиру. «Гори в аду» читалось по-прежнему очень отчетливо.

Пальцы были жирными. Тело обрюзгшим.

Я ненавидела свое тело. Я ненавидела его слабость. Я ненавидела его. И шум. И зов. Они замолкали только на время. Или когда я так уставала, что не оставалось сил думать, или когда наедалась настолько, чтобы заткнуть эту дыру.

По вечерам я всегда бегала, чтобы от усталости поскорее заснуть.

Из окна подъезда видно было зеленые заросли Царицынского парка.

Раньше, еще до нашего побега от бабушки, она часто водила меня туда. Мы усаживались на курганах среди запутанных тропинок, и бабушка молчала. Мы слушали тишину и пустоту. Тогда я еще не знала: эта пустота – единственное, что по-настоящему ощущает моя бабка.

– В них же ничего не осталось, – говорила она с каким-то восторгом. – Ученые все вырыли, забрали, развезли по музеям. А мы остались. Тут ходим. Мы никуда не делись.

Уже потом, когда мама сбежала на другой край Москвы, а Белые стали приходить ко мне во снах, мама пояснила, кем была наша бабка. Или чем.

* * *

Ворота с царственной «Е» скоро остались позади.

Бежать было легко. Бег заглушал голоса, от него голова становилась пустая.

Я нырнула на тропинку из кирпича, заросшую майским густым мягким мхом. В тени сохранялась прохлада и приятная тень. Мышцы работали. Тело наполнялось силой, легкостью. Можно было сосредоточиться на движении. Все мысли уходили.

Я свернула на случайную тропу, побежала среди курганов, засыпанных прошлогодней побуревшей листвой. Места казались совсем чужими, забытыми. Даже не верилось, сколько времени мы с бабушкой проводили здесь раньше.

Тропинка вильнула между курганов, и я остановилась.

Белая сидела напротив. Прямо на кургане, из которого росла сосна.

Она протягивала мне руку, ожидая.

Рот ее скривило в немом крике.

Она три недели горела в агонии, не способная уйти. Она три недели ждала меня и проклинала. Звала.

Наконец дождалась. И впервые смотрела точно мне в глаза.

Ключ обжег бедро ледяным холодом. Я ахнула, достала его из кармана и, желая как можно скорее избавиться, с яростью всучила старухе:

– Забирай. Ты этого хотела?

Она промолчала. Холодные жесткие пальцы забрали ключ из моих рук.

– Где еще два? Ты же этого хочешь? Я должна собрать еще два ключа?

Она промолчала. И без того все было ясно.

– А потом что? Отпустишь меня?

Отпустит ли меня хоть когда-нибудь голод? Отпустил ли он мою бабку хоть на миг ее жизни? Не потому ли она так уговаривала маму привести меня еще ребенком, что желала передать дар? Чтобы вместе со всем состоянием, со всей недвижимостью, антиквариатом, со всем своим дорогим барахлом передать ощущение вечного голода?

Бабка не ответила.

Слева что-то зашуршало. Я дернула головой. За деревьями проехал по широкой дороге автобус с туристами. А когда я посмотрела обратно, бабки уже и след простыл.

Дрожащей рукой я достала телефон, открыла контакт мамы, когда поверх всплыло окошко:

«Вам зачислено…»