Девять кругов мкАДА

– Ты никогда не сможешь жить спокойно, – отрезала мама. – Посмотри, – она окинула взглядом кухню, эту белоснежную кухню, которая стоила больше, чем вся наша съемная однушка. – Тебе никогда не станет достаточно. – Она обвела рукой ряды фарфоровых пастушек и часов, бесконечные фужеры, вазы, картины.

Удивительно, когда Сонечка успевала протирать пыль на всем этом.

Сонечка прислонилась к кухонной стойке, намотала на палец длинную цепочку, конец которой утонул в ее декольте, и я уже не смогла оторвать от него глаз.

– Мама, – произнесла я, – пожалуйста, уходи.

– Я не узнаю тебя, – помотала головой та. – Ты стала совсем как она.

– Не понимаю, почему я не сделала этого раньше. Мне наконец-то стало спокойно. Впервые за всю жизнь мне стало хорошо. Цельно.

– Но цена-то какая?

– Тебе лучше уйти, – повторила я.

Сонечка положила руки маме на плечи.

– Я вас провожу.

Та поджала губы.

– Раз все началось, то помни, что главное продержаться три ночи. Всего три. Сколько прошло?

Молча, не оборачиваясь, я села за стол, оглядела с десяток тарелок. Омлет, сырники, жареные колбаски, круассаны, джем…

– Вода и круг ее остановят, – послышался мамин голос позади. – Слышишь? Они всегда боятся круга, не могут пересечь границу. И воды.

Может, именно поэтому бабушка поселилась за Садовым кольцом?

Я усмехнулась и накинулась на еду: запихнула в рот почти целый кусок пирога, одновременно потянувшись к куриной ножке. Слышно было только, как я жевала. Челюсти перемалывали еду, точно мельница.

Кусок. За ним другой. Третий.

– Ты меня балуешь, Сонечка.

Она уже вернулась, села напротив.

– Лишь бы вы были сыты.

Я застыла с круассаном, поднесенным ко рту.

– А ты?

Сонечка сидела напротив. Ничего не трогала. Ничего не ела.

А мои руки вдруг оказались черными от земли.

Я застыла, разглядывая свои пальцы, заморгала.

– Хватит, – просипела я. – С меня хватит.

– Что такое? Невкусно? – ахнула Сонечка.

Меня вдруг скривило от ее сладостной подхалимской улыбки.

– А ты почему не ешь? – просипела я с натугой. – Невкусно?

– Я не голодна. – Она растянула широкий рот в улыбке. Тонкая бледная кожа казалась натянутой на череп – такой худой она выглядела.

– А меня, значит, на убой кормишь?

– Почему на убой? – полезли на лоб удивленные брови. – Просто… вы же голодны. Старая хозяйка всегда была голодна, пока не заканчивала дело. Вам нужно… насытиться.

– Да не получится у меня никогда насытиться. – Я бросила круассан на тарелку. – Мама же права. Бабка моя хоть когда-нибудь чувствовала себя сытой? – Я вскинула руки, обводя взглядом кухню. – Ты жила с ней все эти годы. Скажи, она хотя бы раз в жизни ощущала себя счастливой?

– У нее было все, что она желала. Вы знаете, как это работает. Берешь у других – себе.

Я хлопнула ладонью по столу, задев тарелку. Та перевернулась через край столешницы, грохнулась на пол, выложенный плиткой, и с дребезгом разлетелась на десятки осколков.

– Боже! – Сонечка всплеснула руками. – Это же девятнадцатый век. Императорский фарфор…

Все во мне застыло в предвкушении.

Давай же. Давай. Пока чувствуешь.

– Плевать, – процедила я, подзуживая. – Это всего лишь тарелка.

Я ждала, что она сорвется с места, начнет собирать свои драгоценные осколки, пытаясь спасти эту бесценную древнюю рухлядь.

Но Сонечка медленно выпрямилась, присела, чинно сложив руки на коленях.

– Вы покушайте. Это вы от голода нервнича-ете.

– От голода?! – В глазах у меня потемнело. – Да что б ты… подавилась своей едой. Только сомневаюсь, что ты хоть что-то жрешь.

Я вскочила с места, нависла над Сонечкой.

– Что тебе от меня надо? Чтобы я забрала бабкино наследство? – уставилась я домработнице прямо в глаза. – А тебе какое дело?

Та вжала голову в плечи.

– Я… мне… ничего не надо. Я же просто готовлю.

– Что?! – закричала я.

– Она… она…

– Говори!

Сонечка вскинула голову, ощерилась, точно крыса.

– Вы мне платите. Я выполняю работу. Это все.

Я сверлила ее взглядом. Сонечка прижала руки к груди.

– Вы покушайте. Вам полегчает. Старой хозяйке всегда становилось лучше. Вот, я приготовила запеканку.

– Да подавись ты своей запеканкой!

На глазах Сонечки выступили слезы. Медленно, едва сдерживая всхлипы, она потянулась к моей вилке, взяла тарелку с запеканкой.

Ошарашенная, я опустилась на стул напротив.

А Сонечка принялась есть. Жадно, поспешно, почти не жуя.

– Сонечка…

Она не ответила. Отставила пустую тарелку, взялась за сырники.

– Сонечка, хватит.

Но она ела, точно впервые в жизни: отбросила вилку, схватила круассаны руками, потянулась к курице, вгрызлась зубами в кость.

Когда она уже лежала на полу – красная, опухшая, вся в слезах, я потянула цепочку. На конце висел крестик. Не ключ. Всего лишь крестик.

А позади меня стояла Пустая.

Я скосила глаза, пытаясь разглядеть ее так, чтобы не встретиться взглядами напрямую.

– Если ты не Сонечка, – прошептала я, – то кто?

За окном уже стемнело. В квартире никого не осталось. И у бабушки не осталось никого, кому она могла передать на хранение ключ.

Я поднялась, перешагнула через неподвижную Сонечку и остановилась у окна, из которого открывался вид на Царицыно.