Девять необычайных жизней принцессы. Гайя

– Не волнуйся, это всего четверо, а нас в двадцать раз больше – и мы на своей земле. В худшем случае кто-то из нас пострадает, но перевес совершенно точно будет на нашей стороне. Но если всё пойдёт хорошо, то я сделаю кое-что, что позволит избежать ненужной схватки.

Гава казалась уверенной в себе; Гонсало это не успокаивало. Он знал, что европейцы похожи на ненасытных муравьёв, сплотившихся вокруг королей и королев, муравьёв бесчисленных, алчных, безжалостных и захватнических.

Заглотив два или три спелых фрукта и столько же раз рыгнув, офицер вытер руками запачканные во время ужина усы. Пламя отбрасывало на его лицо тревожные и переменчивые тени:

– Итак, что там с золотом? Покажите его нам, и, возможно, мы станем подобрее к этим дикарям. Вы двое, Гонсало и девчонка, пойдёте с нами с восходом солнца…

– Покажи им, Гага, – сказал Гонсало, после чего добавил на испанском, – ведь золото единственное, что захватывает их, и они знают, как извлечь из него пользу…

– Не утомляйся, мой большой тапир, – вмешалась, вставая, Гава. – Скоро мы всё разрешим.

Девушка передала кожаный кисет предводителю солдат, и тот спокойно открыл его. Затем он поднял глаза, мутные, как вода, по которой расходятся круги. Казалось, он обезумел и, хихикая, засунул руку в кисет. У него разве что не потекли слюни. Схватив небольшую пластинку, он передал мешочек солдатам, и они, в свою очередь, принялись хватать сокровище трясущимися руками…

– Ха! Ха! – смеялся первый из них.

– Похоже, это то, что нам нужно! – вторил ему второй.

Они принялись плевать на золото, смачивать рукава мундиров, чтобы натереть и начистить до блеска все те вещицы, что зачаровали их.

– Господь всемогущий, Дева Мария и святой Иосиф… – прошептал третий.

– Наконец удача улыбнулась нам! – закричал четвёртый.

Они крутили золото перед воспалёнными красными глазами, любуясь его блеском в свете лесного костра. Их пальцы и слюна начищали драгоценный металл, а сердца стучали всё сильнее.

Сердце Гонсало тоже стало биться чаще, а улыбавшаяся Гава, светящаяся как никогда, смотрела, как её большой белый тапир наблюдал за поднимавшимися солдатами. Они пустились танцевать, обнимаясь и вытягивая вперёд руки со сверкающими сокровищами, будто добавляя свои звёзды к небесным, и без того освещавшим собой большой навес поляны.

Внезапно танец оборвался. Лицо первого конкистадора исказила гримаса, и он закрыл глаза. Второй начал пускать слюни, широко раскрыв рот и глаза. Третий, сжав одной рукой горло и ухватившись второй за живот, издал протяжный стон. Четвёртый, не пошевелившись, не издав ни звука, рухнул наземь. За ним последовал второй. А затем третий. Наконец, и первый свалился вслед за ними.

– Целых четыре новых ксапири! – заключила Гава, вскакивая на ноги. – Смерть, убивающая снизу, нанесла свой удар!

Она подобрала вещицы и сложила их в мешок.

– Береги их, мой большой усатый тапир, они могут пригодиться в любую минуту.

Ошеломлённый, но испытавший облегчение, Гонсало подхватил свою подругу на руки и закружил. Все вокруг – женщины, мужчины, дети – хлопали в ладоши в её честь!

Гава громко смеялась. Она ответила, что в её поступке нет ничего особенного; только завидев потрескавшиеся губы конкистадоров и их раздвоенные языки, Гава сразу поняла, что всё, что от неё требовалось, – намазать золото ядом лягушки и немного запачкать его. Все остальное доделала безумная жадность этих мужчин.

Работу завершил ягуар. Он оттащил все четыре тела к реке. Он не откусил от них ни кусочка – пусть этим занимаются кайманы и пираньи…

В ту ночь, после «праздника Четырёх», как впоследствии называли этот день яномами, Гонсало склонился над Гавой, разводившей огонь перед сном, и прошептал ей на ухо:

– Йа пихи иракема, Гага.

– Что же, друг мой. Ты помнишь, что это означает? – спросила она.

– Уверен, что да. Это означает: я заразился самым твоим существом, и часть тебя живёт и растёт во мне.

– А как это звучит на испанском? – спросила Гава.

– Te quiero, mi amor[1].

– Я тоже te quiero, мой большой белый усатый тапир! Видишь, и мы стали одержимыми! Хочешь, сегодня будем спать в одном гамаке? – спросила она.

– Я бы никогда не решился спросить…

Было ли всё дело в том, что той ночью с ним рядом была Гава, или же в пережитом за день, но только в ту ночь Гонсало не снились кошмары… Кошмары не возвращались ни в следующие дни, ни когда-либо ещё. С того дня он больше не вываливался из гамака, но вставал перед Гавой, чтобы вновь развести огонь и поблагодарить за то, что она заботится о нём, учит всему, что знает, как если бы он был «яномами тёпё», человеческим существом.

– Ты и есть такой, – смеялась светящаяся Гава. – Ты и есть человек, мой большой усатый тапир…

Анна Джонас Глава 5 Галла

Ещё совсем немного, и солнце скроется за горизонтом. Затем наступит ночь, и я знаю, что она станет для меня последней.