Девять писем об отце

Сказать, что персона Вождя в ту пору сильно занимала Исая и его сверстников, было бы неправдой, точнее, полуправдой. Конечно, в школе ежедневно проводились классные часы, на которых говорилось о Сталине, читались стихи о Сталине, пелись песни о Сталине, ни одна стенгазета не обходилась без его портрета и упоминания о нем. Портреты Вождя смотрели со всех стен и с первых страниц всех учебников. В общем, к его вездесущему присутствию дети настолько привыкли, что почти даже перестали его замечать. К тому же, стоило выскочить за порог школы, как из головы вылетало почти все, что в нее вдалбливали в течение дня.

Потом, вспоминая свои ощущения в этот траурный день, он охарактеризовал бы их как растерянность. Все вокруг говорили: «Как же мы теперь будем жить? Что же теперь будет?» И правда, вождь неотлучно сопровождал их все детство, и его незримое присутствие сделало свое дело: к нему настолько привыкли, что представить жизнь без него было трудно. С другой стороны, а что может измениться, – думал Исай. Дом? Мама? – Ничего, пожалуй, не изменится. Школа? – Как учились, так и будут учиться. Дворец пионеров? – А что с ним сделается? Валя? – Трудно сказать, они никогда не говорили с ней о Вожде… И тут Исаю страшно захотелось прямо сейчас ее увидеть. А вдруг именно с этой стороны его ждет подвох? Это была ужасно глупая мысль, но она вдруг так встревожила Исая, что он уже ни о чем другом не мог думать, как только об окончании занятий.

На каждом уроке говорили о тяжести утраты, постигшей страну, организовывали минуту молчания, растянутую на полурока, и под конец дня Исай настолько проникся скорбной торжественностью события, что действительно уверовал, что в жизни советского народа, а значит, и в его жизни, что-то безвозвратно потеряно. На классном часу путем голосования решили, что на похороны Сталина в Москву поедет делегация из двух самых достойных учеников девятого класса – Исая Шейниса и Владислава Гавриловского. Выезжать предполагалось завтра.

Однако Исай не мог не заметить и то, что выбивалось из общей картины всенародной скорби. Помнится, его удивило, что их классная руководительница Анна Карповна вовсе не плакала, как большинство учителей. Ее лицо было неприступно, и невозможно было понять, какие чувства были погребены под этой каменной маской. Только спустя многие годы, узнав ее историю, Исай понял, какие эмоции могла в тот день скрывать их классная руководительница: до войны она преподавала на Филологическом факультете Московского Университета, в тридцать девятом ее муж был арестован и расстрелян, а она, как жена «врага народа», была навсегда выслана из столицы.

Уже позже, когда Исай начал кое-что понимать, в его памяти всплыли и некоторые моменты из жизни их литературного кружка, которым раньше он не придавал особого значения. Например, как старательно избегала их учительница обсуждения программной советской литературы, как, кажется, ни разу не произнесла она вслух имя Сталина, как уходила от любых политических обсуждений и классовых разборов дореволюционных произведений. Вместо революционной литературы они читали Ефремова, вместо позднего Маяковского – раннего Блока и других поэтов Серебряного века. Позже, уже будучи студентом Пединститута, он не переставал удивлять своих однокурсников знанием поэзии Серебряного Века: Исай наизусть знал стихи поэтов, имен которых даже не слышали многие из его однокурсников. Безусловно, все это было следствием уникального преподавания Анны Карповны.

Говорили, что как-то раз ей поставили на вид, что, мол, она мало внимания уделяет идеологической составляющей и, в частности, роли Сталина, на что она ответила, что является всего лишь скромным учителем литературы и не имеет права судить о столь возвышенных материях, посему и преподает детям лишь свой предмет. Видимо, тот, кому был адресован ее ответ, не смог или не пожелал распознать в нем сарказма. Вот и слава Богу: и не за такое пропадали люди.

Потом, когда уже разрешили «выяснять», выяснилась заодно и подоплека других деталей, недооцененных или вовсе пропущенных Исаем в свое время. А именно, почему сам Исай не узнал о смерти вождя в тот же день (Штерна Давыдовна была дружна с семьей, безжалостно прореженной служителями режима), почему, наконец, первые слова Вали, обращенные к Исаю в тот день, были о том, что «Сегодня клуб закрыли, жаль», и только в ответ на удивленно поползшие вверх брови Исая Валя опустила глаза и проникновенно сказала «Соболезную» (Валя, как потом выяснилось, уже тогда общалась с разными людьми и многое понимала лучше его).