Девять рассказов

Но как-то раз, когда мы ехали в Центральный парк, вождь остановил автобус у бордюра на Пятой авеню в районе шестьдесят какой-то улицы, на добрых полмили за нашим бейсбольным полем. Порядка двадцати команчей разом потребовали объяснения, но вождь был невозмутим. Он только откинулся на спинку, как обычно, когда принимался рассказывать о «Смеющемся человеке», и перешел к очередной истории. Однако, едва он начал, как кто-то постучался в дверь автобуса. В тот день рефлексы вождя были на высоте. Он прямо как заведенный крутанулся на месте, дернул за ручку открывания дверей, и в автобус вошла девушка в бобровом пальто.

Навскидку я вспомню всего трех девушек за всю мою жизнь, которые с первого взгляда поразили меня чрезвычайной красотой. Одна – это худышка в черном купальнике, безуспешно пытавшаяся раскрыть оранжевый зонтик от солнца на пляже Джонс-бич около 1936 года. Вторая метнула свою зажигалку в бурого дельфина с борта карибского круизного судна в 1939 году. А третья была девушкой нашего вождя, Мэри Хадсон.

– Я сильно опоздала? – спросила она вождя, улыбаясь ему.

Точно также она могла бы спросить, не уродка ли она.

– Нет! – сказал вождь. Он взглянул несколько оторопело на ближайших к себе команчей и подал знак потесниться. Мэри Хадсон уселась между мной и мальчиком по имени Эдгар как-то там, у которого лучший дядин друг был бутлегером. Мы уступили ей изрядное пространство. Затем автобус тронулся, дернувшись как-то по-дилетантски. Все команчи до последнего сидели молча.

Пока мы возвращались к нашему обычному парковочному месту, Мэри Хадсон подалась вперед и стала увлеченно рассказывать вождю обо всех поездах, на которые не села, и о том, на который села; жила она в Дагластоне, на Лонг-Айленде. Шеф был весь на нервах. Он не только ничего не говорил вопреки обыкновению; он и ее едва слушал. Помню, как он ненароком сорвал набалдашник с рычага переключения скоростей.

Когда мы вышли из автобуса, Мэри Хадсон увязалась за нами. Уверен, что к тому времени, как мы достигли бейсбольного поля, на лице каждого команчи застыло выражение «бывают-же-девчонки-прилипалы». И, словно этого было мало, когда я с другим команчи подбрасывал монетку, чтобы решить, чья команда первой займет поле, Мэри Хадсон выразила желание поиграть с нами. Реакция на это последовала самая однозначная. Если до тех пор мы просто игнорировали ее женское присутствие, то теперь стали сверлить ее взглядами. В ответ она нам улыбалась. Это как-то обескураживало. Затем вмешался вождь, тем самым обнаружив свою тщательно скрываемую некомпетентность. Он отвел Мэри Хадсон в сторонку, чтобы команчи не грели уши, и как будто обратился к ней взвешенным, рассудительным тоном. В какой-то момент Мэри Хадсон его перебила, и все команчи прекрасно ее услышали.

– Но я хочу, – сказала она. – Я тоже хочу играть!

Вождь кивнул и попытался снова. Он указал в сторону внутреннего поля, влажного и ухабистого. Затем взял биту [Для редактора: не нашел готового перевода для regulation bat] и недвусмысленно взвесил ее. (регламентированная правилами)

– Мне все равно, – отчетливо сказала Мэри Хадсон. – Я проделала весь путь до Нью-Йорка – к дантисту и вообще – и буду играть.

Вождь снова кивнул и сдался. Он осторожно подошел к основной базе, где ждали Храбрецы и Воины, две команды команчей, и посмотрел на меня. Я был капитаном Воинов. Он вспомнил моего обычного центрового, который болел дома, и предложил, чтобы его место заняла Мэри Хадсон. Я сказал, что мне не нужен центровой. Вождь сказал, какого черта я хочу сказать, что мне не нужен центровой. Я был в шоке. Я впервые слышал, чтобы вождь ругался. Кроме того, я почувствовал, что Мэри Хадсон улыбается мне. Вместо ответа я взял камень и бросил в дерево.

Мы первыми заняли поле. В первом иннинге[23] никто не трогал центр поля. Со своей позиции на первой базе я периодически бросал взгляды за спину. И каждый раз Мэри Хадсон игриво мне махала. Она надела перчатку ловца – ничего другого не желала. Смотреть жалко.

Мэри Хадсон отбивала девятый мяч в составе Воинов. Когда я сообщил ей об этом, она скорчила гримаску и сказала:

– Ну, так поднажмите тогда.

И мы вроде как действительно поднажали. Ей пришлось отбивать в первом иннинге. По такому случаю она сняла не только перчатку ловца, но и бобровое пальто, и подошла к пластине[24] в темно-коричневом платье. Когда я дал ей биту, Мэри спросила, почему она такая тяжелая. Вождь оставил место арбитра за питчером[25] и подошел к Мэри с тревожным видом. Он сказал ей, что конец биты она может положить себе на правое плечо.

– Положила, – сказала она.

Он сказал ей не душить слишком биту.

– Не душу, – сказала она.

Он сказал ей не спускать глаз с мяча.

– Не спущу, – сказала она. – Не загораживай.

На первый брошенный ей мяч она хорошенько замахнулась и послала его над головой левого игрока. Хороший удар для обычного двойного[26], но Мэри Хадсон одолела аж тройной – в высокой стойке.