Девять рассказов

Далее следует гадкая или волнующая часть рассказа, и сцена меняется. Люди тоже меняются. Я все еще здесь, но я теперь, по причинам, раскрывать которые я не вправе, так хитро замаскировался, что даже умнейший читатель не сможет меня узнать.

Дело было в Гауфурте, в Баварии, около десяти тридцати вечера, через несколько недель после Дня Победы[34]. Старший сержант Икс был у себя в комнате на втором этаже гражданского дома, где его расквартировали вместе с девятью другими американскими солдатами еще до перемирия. Он сидел на складном деревянном стуле за маленьким захламленным письменным столом, а перед ним лежали раскрытые заграничные романы в мягких обложках, которые он читал с горем пополам. Горе было не в романах, а в нем самом. И пусть люди, жившие на первом этаже, обычно первыми набрасывались на книги, присылаемые каждый месяц специальной службой, Иксу обычно доставалась такая книга, которую он мог бы выбрать сам. Но он был молодым человеком, прошедшим войну, не сумев сохранить все свои способности, и уже больше часа трижды перечитывал абзац, а теперь принялся перечитывать предложения. Внезапно он закрыл книгу, не отметив места. Ненадолго он прикрыл руками глаза от резкого, водянистого света голой лампочки над столом.

Он взял сигарету из пачки на столе и зажег ее, чувствуя, как пальцы мягко и непрерывно трутся друг о друга. Он малость откинулся на стуле и стал курить, совершенно не чувствуя вкуса. Он уже несколько недель курил без перерыва. Десны у него кровоточили от легчайшего прикосновения языком, и он то и дело их проверял; иногда он играл в эту маленькую игру по часам. Какое-то время он курил и проверял языком десны. Затем, внезапно и привычно, как обычно, без предупреждения, ему показалось, что он чувствует, как его разум чуть сдвинулся с места и закачался, точно ненадежный багаж на верхней полке. Он быстро сделал то, что делал уже несколько недель, чтобы вернуть его на место: крепко прижал руки к вискам. И подержал так какое-то время. Волосы у него были давно не стриженными и грязными. Он мыл их раза три-четыре за те две недели, что провел в госпитале во Франкфурте-на-Майне, но они снова загрязнились за время долгой пыльной поездки в джипе обратно в Гауфурт. Капрал Зэт, приехавший за ним в госпиталь, по-прежнему водил джип по-военному, опустив ветровое стекло на капот – чхал он на перемирие. В Германии были тысячи новых военнослужащих. Водя джип по-военному, с опущенным ветровым стеклом, капрал Зэт надеялся показать, что он не из них, что он в ТВД[35] не желторотый сукин сын.

Отпустив голову, Икс уставился на поверхность письменного стола, заваленного солянкой из по меньшей мере двух десятков нераспечатанных писем и по меньшей мере пяти-шести невскрытых посылок, адресованных ему. Сунув руку за этот завал, он достал книгу, стоявшую у стены. Это была книга Геббельса, озаглавленная "Die Zeit Ohne Beispiel[36]." Принадлежала она тридцативосьмилетней незамужней дочери хозяев дома, которая жила здесь всего несколько недель назад. Она занимала низший пост в нацистской партии, но достаточно высокий, по стандартам армейского устава, чтобы подпадать под категорию автоматически арестуемых. Икс сам ее арестовал. Теперь, вот уже третий раз с тех пор, как он вернулся в тот день из госпиталя, он открыл книгу этой женщины и прочел краткую надпись на форзаце. Там было написано чернилами по-немецки, мелким, безнадежно-искренним почерком: «Милый боженька, жизнь – это ад». Ничто не вело ни к этим словам, ни от них. Одни на странице, в болезненной тишине комнаты, они казались неоспоримым, даже классическим вердиктом. Икс глазел на страницу несколько минут, пытаясь, вопреки всему, не поддаться ему. Затем, с большим усердием, чем он испытывал к чему-либо за последние недели, взял огрызок карандаша и написал под этими словами по-английски: «Отцы и учители, мыслю: “Что есть ад?” Рассуждаю так: “Страдание о том, что нельзя уже более любить[37]”». Он начал писать фамилию Достоевского под этими словами, но увидел – и страх пробежал у него по телу, – что написанного почти невозможно разобрать. И захлопнул книгу.

Он тут же взял со стола что-то еще – письмо от старшего брата из Олбани. Оно лежало у него на столе еще до того, как он записался в госпиталь. Он вскрыл конверт, подумал было прочесть разом от и до, но прочел только верхнюю половину первой страницы. Перестал после слов: «Теперь, когда х-ва война закончилась, и у тебя там наверно полно времени, как насчет прислать ребятам пару штыков или свастик…» Разорвав и выбросив письмо, он взглянул на обрывки в мусорной корзине. И увидел, что не заметил приложенный фотоснимок. Он разобрал чьи-то ступни, стоявшие на каком-то газоне.