Девять рассказов

– Отец его обожал, – она непроизвольно куснула заусенец на большом пальце. – Он очень похож на мою мать – Чарлз, то есть. Я в точности похожа на отца, – она все грызла заусенец. – Моя мать была весьма страстной женщиной. Она была экстравертом. Отец был интровертом. Впрочем, они весьма неплохо совпадали, в поверхностном плане. Если совсем объективно, отцу на самом деле требовалась более культурная спутница, чем мать. Он был чрезвычайно одаренным гением.

Я ожидал, со всей чуткостью, дальнейших сведений, но их не последовало. Я опустил взгляд на Чарлза, который теперь повернул голову набок на стуле. Когда он увидел, что я на него гляжу, он закрыл глаза, сонливо, ангельски, затем высунул язык – орган поразительной длины – и выдал то, что в моей стране сочли бы первоклассной данью уважения близорукому бейсбольному арбитру. Чайная порядком всполошилась.

– Перестань, – сказала Эсме невозмутимо. – Он увидел, как один американец сделал это в очереди за рыбой с жареной картошкой, и теперь делает всегда, когда ему скучно. А ну-ка перестань, или отправлю прямиком к мисс Мегли.

Чарлз открыл свои невероятные глаза в знак того, что слышал угрозу сестры, но в остальном почти не изменился. Снова закрыв глаза, он продолжил лежать лицом на стуле.

Я сказал, что ему, пожалуй, стоит приберечь это – я имел в виду бронкское приветствие[32] – до тех пор, пока он не станет пользоваться титулом. Если, конечно, у него тоже есть титул. Эсме одарила меня долгим, несколько критичным взглядом.

– У вас сухое чувство юмора, не так ли? – сказала она с сожалением. – Отец говорил, у меня совсем нет чувства юмора. Он говорил, я не оснащена для жизни, поскольку у меня нет чувства юмора.

Глядя на нее, я закурил и сказал, что не думаю, чтобы чувство юмора как-то помогало в настоящей переделке.

– Отец говорил, помогало.

Это было утверждением веры, а не возражением, и я быстро сменил тактику. Я кивнул и сказал, что ее отец, вероятно, говорил в долговременной перспективе, в то время как я говорю в кратковременной (что бы это ни значило).

– Чарлз скучает по нему безмерно, – сказала Эсме после недолгой паузы. – Он был безмерно любящим человеком. А также чрезвычайно привлекательным. Не то чтобы внешность имела большое значение, но этого у него не отнять. У него были ужасно пронзительные глаза для человека, бывшего органически добрым.

Я кивнул. И сказал, что ее отец, как мне кажется, обладал весьма экстраординарным словарным запасом.

– О, да; весьма, – сказала Эсме. – Он был архивариусом – любителем, конечно.

В этот момент я почувствовал настойчивое похлопывание, почти постукивание по предплечью со стороны Чарлза. Я повернулся к нему. Он теперь сидел на стуле вполне нормально, только подвернул одно колено под себя.

– Что одна стенка сказала другой? – спросил он визгливо. – Это загадка!

Я непроизвольно закатил глаза и повторил вопрос вслух. Затем взглянул на Чарлза озадаченно и сказал, что сдаюсь.

– Встретимся на углу! – последовал ответ на пределе громкости.

Больше всего это подействовало на самого Чарлза. Ему это казалось невозможно смешным. Более того, Эсме встала и принялась колотить его по спине, словно от приступа кашля.

– Ну-ка, перестань, – сказала она. И села на свой стул. – Он рассказывает эту загадку всем подряд, и каждый раз устраивает припадок. Обычно он пускает слюни, когда смеется. Ну-ка, прекрати-ка, пожалуйста.

– Вообще, это одна из лучших загадок, что я слышал, – сказал я, глядя на Чарлза, который мало-помалу приходил в себя. В ответ на такой комплимент он сполз значительно ниже со стула и снова прикрыл лицо углом скатерти до самых глаз. Затем посмотрел на меня из-под скатерти, и веселость в его глазах стала медленно сменяться гордостью человека, знающего хорошую загадку-другую.

– Могу я поинтересоваться, кем вы работали до того, как вступили в армию? – спросила меня Эсме. Я сказал, что никем еще не работал, потому что только год назад закончил колледж, но мне нравится считать себя профессиональным автором рассказов.

Она вежливо кивнула.

– Издавались? – спросила она. Вопрос был знакомым, но неизменно щекотливым и таким, на который не ответишь в двух словах. Я начал объяснять, что большинство издателей в Америке – это кучка…

– Мой отец прекрасно писал, – перебила меня Эсме. – Я храню часть его писем для потомков.

Я сказал, что это, похоже, отличная идея. И снова уставился на ее часы-хронограф с огромным циферблатом. Я спросил, не отцовские ли это часы.

Она серьезно опустила взгляд на свое запястье.

– Да, отцовские, – сказала она. – Он дал их мне как раз перед тем, как нас с Чарлзом эвакуировали, – она смущенно убрала руки со стола и добавила: – Чисто как моменто, разумеется, – и перевела разговор в другое русло. – Я была бы чрезвычайно польщена, если бы вы когда-нибудь написали рассказ исключительно для меня. Я заядлая читательница.

Я сказал, что напишу, определенно, если получится. Сказал, что я не слишком плодовитый.

– Не нужно чего-то слишком плодовитого! Просто, чтобы не по-детски и не глупо, – рассуждала она. – Я предпочитаю рассказы с гадостями.