Девять врат. Таинства хасидов

В народном хасидском мистицизме эти элементы мы находим столь тонко рассеянными и столь разработанными, что с первого взгляда их присутствие почти неуловимо. Поэтому мы не могли бы сказать, что хасидизм — это всего лишь некая неорганичная мешанина идей из мистических мировых систем. Хасидизм, скорее всего, — море, в которое вливаются мистические течения, но лишь где-то глубоко — на подсознательном уровне. В принципе можно реконструировать мосты, связывающие хасидизм с мистическими центрами, удаленными от него по времени и месту. Однако общее впечатление, какое он создает, столь монолитное и своеобразное, что сомнения в его оригинальности по большей части рассеиваются. Хасиды, конечно, указывают — и вполне справедливо — на то, что элементы их учения в той или другой форме содержатся уже в древнем Талмуде и частично в Священном Писании. Для подкрепления этой точки зрения уместно заметить, что и некоторые христианские богословы Средневековья считали иные греческие философские системы восходящими к еврейским истокам. В новейший период истории, пожалуй, только Ницше убежденно говорил о еврейском влиянии на философию Платона. В древние века чуть ли не совершенными пифагорейцами были ессеи, как явствует из трудов Иосифа Флавия.

Думаю, что хасидизм по времени и месту возникновения ближе всего к православию, чем к другим верованиям, причем даже в культурном плане. Однако к этому моему предположению нужно относиться cum grano salis[10], хотя в определенной мере оно вполне оправдано.

В качестве примера я должен привести такие явления, как обожествление святых еще при их жизни или сакральный прием пищи, освященный их устами. Правда, с этими явлениями мы встречаемся не только в православии и хасидизме, но, например, и в далеком Тибете. Из некоторых пассажей Талмуда явствует, что подобные обычаи были распространены среди евреев уже в древние времена.

Безграничная вера, радостность, вдохновленная потусторонними сущностями, смирение, надежда и любовь, но при этом особая душевная простота составляют основу этики и нравственной силы этого легендарного хасидского мира. Хасидские святые исполнены этими добродетелями в такой степени, что поистине превосходят человеческие масштабы.

Простота, конечно, не является первостепенным свойством сложной еврейской психологии. Тем не менее хасидизм способен культивировать ее с помощью строгой дисциплины. Отсюда его наивная утонченность и утонченная наивность — качества, придающие хасидской легенде особые прелесть и волшебство. Ибо хасидизм, при всем его глубоком уважении к талмудической учености, очень строго следит за тем, чтобы эта ученость не наносила урон простоте и чистоте духа. По этой причине хасиды не любят избыточного мудрствования дюжинных талмудистов и запрещают чтение псевдорационалистических сочинений, написанных средневековыми еврейскими схоластами под влиянием Аристотеля. Они не делают исключения даже для философских сочинений Маймонида, хотя некоторые хасидские святые усердно их штудировали. Здесь явно проступает влияние пражского Великого рабби Лёва, который отнюдь не был расположен к бесплодным диспутам ученых талмудистов и решительно отвергал философские спекуляции средневековых еврейских перипатетиков. Кстати, замечу, что в сердечности, какую хасиды проявляют в отношении своих святых, прослеживается несомненное влияние пражского чудотворца.

Однако необходимо подчеркнуть, что при всех различиях во взглядах на философию и на способ изучения Талмуда, какие наблюдаются между талмудическим иудаизмом и хасидизмом, в наше время даже талмудисты не считают хасидизм ересью или сектой в обычном смысле. Различия в ритуале едва заметны. О разногласиях в догмах не приходится вообще говорить. Ветхий Завет и Талмуд со всеми своими комментариями и заключениями для обоих религиозных направлений в равной мере авторитетны. Главное различие между ними заключается в том, что хасидизм возвысил тайные, оккультные знания, или каббалу со всеми ее смыслами, над всем остальным. Как уже было сказано, хасидизм популяризовал каббалу, тогда как в остальном ортодоксальном европейском еврействе каббала занимает в общем-то подчиненное положение и, в сущности, имеет лишь теоретическое значение, являясь в лучшем случае одним из предметов религиозного учения некоторых раввинов, не оказывающим заметного влияния на верующих. Благодаря своему положительному отношению к каббале хасидизм приближается к иудаизму ориентальному, особенно в литургическом аспекте и в своей доктрине о переселении душ, которая абсолютно чужда западному иудаизму.

Бесспорно, самая прекрасная доктрина хасидизма — его доктрина об одушевленности любой материи. Согласно хасидским воззрениям всякая материя полна духовных «искр» божественной святости, и сугубо материальные жизненные проявления человеческие, как-то: еда и питье, омовение и сон, танец и акт любви — дематериализуются хасидизмом и рассматриваются им как самые возвышенные деяния в служении Богу.