Девять жизней

Анна вышла из хижины и сощурила глаза. Она двое суток не выходила из дому, а теперь был полдень. Солнечный до того, что горы было видно насквозь, а за ними долины, а в долинах стада овец, среди которых можно было пересчитать черных, белых и черных с белым. Анна постояла несколько секунд на крыльце, а потом бегом побежала к озеру – скорей искупаться и назад в хижину. Ледяные воды озера наделяют бодростью и силой всякого: и зверей, что приходят на водопой, и Анну, и…Дракона. В озере плескался угольно-черный дракон с золотистой гривой. Медные крылья шелестели у него за спиной, переливаясь в ореоле серебристых брызг. Голубые глаза были голубей неба и льда на вершинах гор. Голубые глаза светились радостью. Или ей так показалось?

Дракон не видел, не замечал Анну. Но ОНА его прекрасно видела. Она выхватила лук и пустила первую стрелу в крыло, чтоб не улетел, вторую нацелила в сердце, но опустила лук. Дракон начал таять, растекаться туманом и бледнеть. Стрела проскользнула сквозь его крыло и упала в вводу. Анна стояла и смотрела, как в брызгах Седобородого растворяется дракон, и как в бороде ее любимого водопада возникает мальчишка-подросток – золотистая грива, кожа почти черная от солнца, голубые глаза, голубей, чем лед на вершинах гор.

«Я похоже схожу с ума, как и отей. Чуть не пристрелила мальчишку, который всего-то и виноват в том, что забрел в наши края и надумал искупаться.»

Ратмир стоял в струях Седобородого и чувствовал, как непоправимо кровоточит его правое крыло. Теперь ему месяца три, четыре нельзя будет превращаться в дракона. Раненное животное не может вместить здоровый, молодой дух. Черноволосая девушка на берегу натягивала тетиву во второй раз. Ратмир испугался и поскорее пробормотал: «Я – Ратмир, я – Ратмир, не дракон.» И тут же стал самим собой – Ратмиром, купающимся в водопаде. Девушка опустила лук. Она глядела на Ратмира в недоумении. Чтобы не смущать ее Ратмир сказал себе: «Я – водопад.» И растворился в струях Седобородого.

Почему у меня не выходит, Фарид? Я уже два дня пытаюсь воплотиться в нее – и ничего! Я прекрасно помню, как должен выглядеть – тяжелые черные косы, обмотанные трижды вокруг головы, пухлые красные губы, бронзовая кожа, ну, и все прочее. Я могу стать деревом, карпом, облаком, горшком и даже тобой, Фарид, но ей никак. Почему, я спрашиваю?!

Фарид по привычке потянулся за глиняной табличкой, но вспомнил, что теперь в этом нет необходимости: стоит только подумать, и эта мысль эхом откликнется в голове Ратмира. И Фарид стал думать. О женщинах.

Женщины красивы. Но они все-таки хуже мужчин. Хотя бы тем, что Ассау, да смилостивится он над нами в День Перехода, мужчина, а не женщина. И что тебе, Ратмир, в этом превращении? Стать пустоголовой девчонкой, у которой на языке одни сплетни…

Постой! Ты не справедлив! Причем тут сплетни? Обвиняешь бездоказательно, значит знаешь, что не прав, потому и стремишься очернить. Кто дал тебе жизнь? Разве не женщина? И земля, на которой ты живешь, плоды которой тебя питают, не женщина ли? А вода родников, без которой не было бы жизни, разве не женщина?

Что мне в этом превращении? Я хочу постигнуть суть вещей. Можно смотреть на женщин сколько угодно со стороны, но понять их можно только изнутри. Тогда у меня будет ключик от жизни. А эта штука стоит любых превращений!

Какой роскошный монолог! Ты просто влюблен, мой мальчик. У тебя из головы нейдет черноглазая девица, которая чуть не пристрелила тебя, а потом умчалась в страхе – по всем признакам наиглупейшая и наипустейшая особа…

Прекрати, Фарид! Ты даже не видел ее, а смеешь судить о ее уме. Прекрати, а то…

Что?! Скажи, что. Гнев – не лучший советчик.

Прости.

Ратмир склонил колени и читал до вечера молитвы, пел гимны. Ассау-отец простил его, но тревога за сына прорывалась отдаленным громом и вспышками молний на горизонте: «Будь осторожен, Ассау-Матан-Ратмир! Будь осторожен!».

Фарид положил перед Ратмиром глиняные таблички и ушел в хижину. Уже давно он не общался таким образом со своим воспитанником – чтение мыслей заменяло утомительные письменные разговоры. Но теперь…

Иногда смысл слов пролетает мимо разума, а сами слова, оседая в ушах, звучат пустой, но красивой формулой. А потом, вдруг, наступает прозрение. Так бывает у детей разучивающих гимны – они поют их бездумно, будто бы на другом языке, упиваясь музыкой слов. И, вдруг, однажды, знакомые чуть ли не с младенчества слова оживают:

Посмотри в гладь озера –

Взгляни в глаза Ассау.

И от сердца к сердцу

Протяни нить любви,

Между малым и великим,

Между сильным и слабым,

Между красивым и уродливым, -

Между тобой и Ассау.

Протяни нить любви…между сильным и слабым…Повторив это в двухтысячный раз, люди, вдруг, постигают смысл. Но у Фарида не было времени повторять две тысячи раз Ратмиру то, что должно быть понятно не медленно. Написанные слова легче входят в сознание. А если этого не произойдет, то можно прочесть еще раз, и еще. Поэтому Фарид написал свое наставление на табличке.