Девятая Парковая Авеню (СИ)

- Тебе даже не надо целиться, - жарко прошептал я ему в маленькое ухо и, не сдержавшись, легонько прикусил за мочку. - Нас отделяет пара микрометров, да и тех, наверное, нет. Это неописуемый кайф – ощущать твое тело в такой близости… и быть в опасности. Касаться его. Сжимать… и обнимать… с риском быть застреленным, - я задохнулся от переизбытка чувств и крепко обвил его талию обеими руками.

Он удивленно воззрился на меня, рассеяно сжимая пистолет: ну еще бы, в моих глазах без всяких ширм сейчас неприкрыто сияла душа, во всей красе страстного безумия. Мое вожделение, переступившее все границы… странный гомосексуальный голод и отчаянная жажда его юного недозревшего тела, которое мне тайком удалось-таки попробовать на вкус.

- Да, детка, да. Все верно, - с остаточным отчаянием в безучастном голосе подтвердил я. - Я люблю тебя. Влюблен в красивые глаза, как дурак. Но я еще и хочу тебя… тем богопротивным способом, который заставит тебя плакать после всего… всего, что с тобой уже случилось. Это самая веская причина избавиться от меня. От неуравновешенного психа. От маньяка. От убийцы…

Он опустил голову и сидел так минуту, нервно перебирая пальцами пистолет, по размерам очень подошедший его худым лапкам. Потом внезапно сжал оружие в кулаке и приставил дуло мне к голове:

- Ты прав. С таким психом опасно связываться. Око за око, - пистолет упирался мне в самую середину лба… туда же, куда и Максу, - а пуля за пулю.

Его последняя, грустная, ни на что не похожая улыбка…

… и громкий, разорвавший ушные перепонки, выстрел.

~~~~~ Конец второй части ~~~~~~

========== 12. Скорбь (Часть 3) ==========

****** Часть 3 — Шаги к безумию ******

— С возвращением, любовь моя.

Что это? В моей груди разлита тупая тягучая боль. Это миокард опять корчится?

«Почему сразу «корчится»! Со мной всё в порядке. Если можно так выразиться».

Нет?! Тогда…

Но чей же это голос? Словно из-за стены… кто это?

«Тот, кто привык держать тебя за руки».

Я вспомнил палату: здесь я долго, слишком долго лежал в реанимации. И кто-то точно так же сжимал мои руки. И этот голос…

— Шеппард!

— Тише, малыш. Да, это я.

Наконец-то вижу его лицо — орлиный нос, упрямый подбородок, вертикальные морщинки на высоком лбу и усталые серые глаза. Опять ты не спал, дежуря у моей постели, крёстный…

— Как я здесь очутился? Что произошло?

— Я знаю не больше, чем ты. В больницу тебя привёз невысокий мужчина в длинном плаще с капюшоном, сразу же исчезнувший, едва тебя увидели врачи. У тебя слепое ранение в левое лёгкое, сломано одно ребро и слегка задето сердце. В принципе, ничего смертельного, пулю извлекли, но…

— Что?

— Хирург велел не тревожить тебя расспросами. Отдыхай. Я подремлю. Немного утомился.

— Нда… «немного»? Да ты с ног валишься от усталости! Марш спать, — я заулыбался против воли, скрывая вставшие дыбом нервные клетки. Встали они все до последней, услышав «диагноз». Это бред, я в шоке ржать хочу, но только не сейчас. Я должен отвлечь его, я должен играть! Да, играть, притворяться, едва в себя придя. Мы изменились за пять лет, всё изменилось. Прости, Шеп. — Наконец-то могу хоть немного тобой покомандовать.

Он только головой покачал, внимательно разглядывая моё — наверняка безумное — выражение лица:

— Не получится. Кстати, ты лежишь тут одиннадцать дней. Слава Богу, хоть в себя пришел. Ну, в общем… часок себе отдохнуть разрешу. А ты — спи. Не вертись, — и вышел из палаты.

Не вертеться, бллин? Я тут же сбросил одеяло и принялся за осмотр своей грудной клетки: вид у швов довольно сносный, хоть и болит немилосердно. Что там Шеппард говорил? Простреленное легкое, сломанное ребро…

«Но ведь целился он в голову! Может, Кси…»

Не тешь себя напрасной надеждой, миокард. Возможно, это своеобразный способ мести. И даже если это он привёз меня в больницу, всё равно. Я должен смириться с наихудшим.

Он ненавидит меня и будет ненавидеть до самой смерти.

И он ушёл.

Ушёл из моей жизни.

Ушёл навсегда.

“Навсегда” — запомни это слово.

*

День прошёл скучно и безрадостно. Толстенькая добродушная медсестра, похожая на мать Терезу, кормила меня пять раз стряпнёй, приготовленной в полевых условиях Франциском (повар долго и терпеливо объяснял, что ничего другого я есть не буду), сетуя на нежный голубоватый цвет кожи и полное отсутствие аппетита у столь дистрофичного пациента. Я мрачно глотал все строчки меню: буженину в грибном соусе, горячие гамбургеры с сёмгой, бермудским луком и горчицей, жареные рёбрышки с мороженой кукурузой, котлетки из гусиной печёнки, множество салатов и мелко тёртую морковь… как обычно, со сливками. Вкуса не ощущал, разницы между мясом, рыбой или овощами не было никакой.