Девятая Парковая Авеню (СИ)

— В общем. Я как раз вытаскивал из духовки куриное филе для салата, когда услышал сумасшедшую беготню и появился твой зелёноглазый красавец, белый, как сбежавшее молоко, с дымящимся пистолетом в руке. Срывающимся шёпотом он сообщил, что убил тебя, а потом неожиданно бросился на колени и сказал, что, наверное, ты ещё жив, только стремительно теряешь кровь и можешь отойти в мир иной, если немедленно не будешь доставлен в госпиталь. Ещё в начале его монолога я бросил всё, сорвал фартук и помчался к телефону. Вызвал неотложку и пытался перевязать тебе рану, только твой мальчишка не давал. Отпихнув меня с совершенно осатаневшим видом, он стащил с тебя рубашку, судорожно обнял окровавленными руками и долго, до самого приезда врачей он… он… ну, он… по-моему, он тебя целовал. Отчаянно так и страстно. В губы, в простреленную грудь, шею и ещё куда-то. Вдобавок безостановочно повторял твоё имя таким несчастным-несчастным голосом, будто убил Господа Бога. Или кого-то поважнее. И отпускать тебя не желал категорически. Бросился на спасателей чуть ли не с кулаками, едва отодрали его от твоего тела. Он так ревел… чуть до смерти не задохнулся от надсадного кашля, подавившись рыданиями… эй, Ангел!

Я резко пошатнулся и сильно стукнулся об стену плечом и головой. Привычно подавил боль, медленно оседая вниз в объятья Франциска и пытаясь изгнать из головы мысли. ЛЮБЫЕ мысли. Ничего не получалось: сердце снова выло и бесновалось, требуя себе быструю предсмертную агонию и саму смерть.

«Вырви меня. Разрежь на кусочки! Пистолеты отняли, а я застрелиться хочу и больше ничего не чувствовать! Ангел, смилуйся! Может, я и нехороший, но не до такой же степени! Я больше не могу! Прикончи меня! МНЕ ХРЕНОВО. Хуже, чем лежать в морге, ожидая трансплантации органов. Где оно?.. Моё глупое шаловливое существо с золотистыми локонами, воскресившее и убившее меня? Где он, дрянь такая?! Почему бросил? А? Я люблю его, верни его нам, Ангел! Я не могу и не хочу жить без него. Он всё-таки полюбил тебя в ответ! Верни, верни его, слышишь?»

Да заткнись ты, психованный! Объясняю в первый и последний раз. Он ушёл, он не вернётся. Наверное, хотел остаться, но не может. По причинам, известным нам всем. И ещё по каким-то, известным лишь ему. Если бы он мог остаться — остался бы. Доктора сжалились и позволили ему сопровождать нас в больницу. Но на большее решиться он не мог. Ему опасно показываться на улицах города… за ним охотятся все, кому не лень. И он скрылся, накинув на слишком заметную голову капюшон и низко надвинув его на наркотические зелёные глаза. И не обещал вернуться. И вообще ничего не обещал. И ни слова о любви не обронил в разогретый воздух спальни в последние минуты моей предыдущей жизни. Потому что ничто теперь не останется прежним. И в самый тёмный час ночи я буду просыпаться — из-за тебя! — с его именем на губах, после кошмаров… Позорно рыдать в подушку твоими слезами. Скатываться и сжиматься на полу в груду сплошной неутихающей боли, ища облегчения или забвения. Брать таблетки и бутылки. Заглушать твои стоны. Ты ведь будешь бесноваться и звать его… мысленно и вслух. Громко, срывая мои связки до полнейшей хрипоты. И тихо, в самой глубине своей клетки… и чем дальше, тем тише и отчаяннее. И всё яснее понимать, что чуда не случится. Ты живёшь иллюзиями, миокард. Ксавьер не придёт.

«Умоляю, не произноси. Чёрт! Это имя… как вывеска на двери инквизиции».

Хорошо, не буду. Сделаю вид, что его никогда не было.

«Я так не сумею. Он был… и успел меня подсадить на наркотик. Был… в одной дразнящей маленькой дозе. И это была доза невыносимого переполняющего счастья. Жаль, что от такой дозы не умирают. Я бы принял ещё в нагрузку пачку сухого цианида. У нас дома не завалялось? Хотя даже это не помогло бы».

Почему это? Помогло бы. За смертью приходит вечность и избавление. Бесконечный покой.

«Нет. За порогом смерти я не исчезну и ничего не забуду. Для меня отныне существует лишь вечная скорбь. Об утрате, которую не восполнит ничто и никто».

Я тебя умоляю… всё проходит. Пройдёт и это. Не ной.

«Тьфу, что за цинизм. Это для тебя! Для тебя всё проходит. Но не для меня. У меня даже клетка из нержавейки с титановыми болтами. Неограниченный срок годности. Так что страдание будет бесконечно длинным… а пачечку цианида всё-таки поищи».

И кто тут говорит о цинизме? У меня складывается впечатление, что под маской своего дурного чёрного юмора ты втихаря упиваешься страданиями. С чувством, толком, романтизмом…

«Зато ты, похоже, уже ни капли не переживаешь».