Девятая Парковая Авеню (СИ)

Я не знаю, что случилось с родным домом. Я больше туда не вернулся. С кладбища меня увезли на военную базу, за колючую проволоку, втолкнули в полутемную комнатушку и крепко заперли дверь. Я прожил в этой комнате много лет. Я ненавидел ее всю, от скрипучего дощатого пола до последнего грязного пятна на потолке. Она была немой хранительницей моего кошмара. И свидетельницей, и соучастницей. Что со мной делали? Легче сказать, чего не делали…

Дни подчеркнутого внимания. В фальшивых улыбках, в участливых вопросах, слащавой чрезмерной симпатии. А ночи — в истязаниях, моральных и физических. Те же лица, но без масок, мерзкие, похотливые… алчущие. И руки, что никогда не оставляли меня в покое. До самого рассвета, до любого рассвета… Зимой я рассветы ждал особенно долго. Я плакал? Я разучивался плакать, меня били за плач и за любое другое проявление эмоций. И так продолжалось вечность.

Методичное вытряхивание моих внутренностей, их промывание и безжалостное запихивание как попало обратно. Снова и снова, сутки за сутками… Я ничего не понимал. К чему это, за что мне это? Я был маленьким, невежественным и беззащитным, мягкой глиной, податливым комком нервов, сжатым, перепуганным и быстро дичающим. Да, я дичал, но до критической точки распада личности не дошел, к счастью. Я во что бы то ни стало хотел выжить и сохранить рассудок. Пусть травмированный, но мой, не промытый их уродливой идеологией.

Волю не сломали. Они просто не знали, какая она у меня. Не измерили всей ее глубины и сочли, что я сломлен, когда я просто глубже вжался в себя, чтобы вернее оградиться от вмешательства в голову. Промывание мозгов с треском провалилось в первый раз, не удалось оно и позже, когда я повзрослел. Потому что я был уже подготовлен к сопротивлению. Знал, как именно должен вести себя. Что говорить, как смотреть… как поворачиваться и с какой легкостью повиноваться. С моим телом они могли творить все, что хотели… а потому до меня так и не добрались.

Я заперся в самый укромный уголок своей души, вошел в потайную дверку непокорного сердца, и оно, хвала Сатане, спрятало меня надежно. А потом долгие годы усердно несло непосильную службу. Стерегло мое невинное альтер эго… хранило и не позволяло утонуть в грязи, в которую меня погрузили по самую макушку. Тогда и произошел наш раскол, раздвоение. Я растоптанный, раб, чья жизнь была кончена. И оно, что не испачкалось, не пропустив грязь вовнутрь, и удержало меня от последнего шага к краю бездны. Сердце вытаскивало меня обратно, клубок упрямства и наивности, красный флаг в белых полосах, что неизвестно зачем остался реять со мной в беспросветном отчаянии и пустоте. Это оно требовало от меня невозможного — чтобы я выжил. И я выжил.

Конечно, оно не идеально: ворчит частенько и спорит со мной… за ним всякое водится. Но трещина между нами была совсем узкая, иллюзия единения оставалась. Не то что сейчас.

Но я отвлекся. О чем шла речь? А, грязь. Да, грязь… много грязи. Грязь безнравственности, спустившей меня на самое дно, чтобы я забыл само понятие чести и достоинства.

Что такое секс-игрушка? Все что угодно, но только не то, чем был я. Покоряться я не мог: покорность просто не входила в комплект обязательных деталей. Забыли приложить на заводе нерадивые работнички. Ай-ай-ай, как нехорошо все из-за этого вышло. Зато мне положили много лицемерия… и терпения, вагон с прицепом терпения.

Я отличался от таких же сладких мальчиков тем, что не сходил с ума. Просто потому что с ума я сошел еще в ту ночь, когда подвергся насилию в первый раз. Как в случае с вымыванием мозгов. Мне дали испробовать на собственной шкуре, что это такое. А затем невольно обеспечили передышку, чтобы, с пользой потратив подаренное таким чудесным образом время, я выстроил защиту. Осознал, как следует бороться. И начал борьбу.

«Это не значит, что ты ни разу не оступился на тяжелейшем пути к свободе…»

Твоя правда, миокард. Я слабел, моя воля трещала по швам. О самоубийстве я думал все время… о нем нельзя было не думать ежедневно, еженощно и ежечасно, поверь. С первым вздохом пробуждения рядом с очередным гнусным «учителем»… и до последнего выдоха перед сном, когда ночь забирала меня в свои кошмары. Но ты заставлял меня не поддаваться. Я не сдал врагам ни одной позиции. Они думали, что я самый смирный раб. А на самом деле…

Каждый миг едва-едва выносимой службы я вынашивал месть. Она была чудо как страшна – ведь рождалась в абсолютно остывшем, отстраненном от чувств разуме, кристаллизованным остатком, выпавшим на дно чаши моей боли. Моя месть была тем ужаснее, что за десять с лишним лет я продумал ее до распоследних, самых, казалось бы, незначительных мелочей.

Момент истины наступил, когда я, великолепно обученная шлюха, их самый натасканный шпион, был подослан к заклятому врагу моего ведомства. К своему нынешнему боссу. К Шеппарду Хардингу.

Не знаю, как Шеп смог за несколько секунд знакомства меня раскусить. Не знаю, как смог он понять значение огонька, чуть тлевшего в глубине моих пустых глаз. Так или иначе он гений. Мой добрый гений, почти волшебник.