Девятая Парковая Авеню (СИ)

— Я только начал. Фредди… — я поднял глаза и обворожительно улыбнулся. — Я гробовщик. А не так давно ушёл с панели. Я был проституткой с детства. Ни много, ни мало — почти двенадцать лет. Я покорно давал всем, кто хорошо платил. И мои боссы не могли нарадоваться. Потом меня вызволили. Тот человек, что по доброте душевной раздобыл для тебя смерть в образе героина, для меня раздобыл жизнь. Не скажу, что нормальную, но всё-таки жизнь. У этого человека есть друг… твой отец. А у твоего отца есть ты. И вот так, цепочка людей и событий привела меня к тебе. А тебя — ко мне. Теперь подумай… это тело, на которое ты смотришь с таким вожделением, тискали, лизали, трахали, грызли и мордовали различными способами самые грязные и отвратительные ублюдки рода человеческого. Сотни мерзких похотливых козлов совали в рот твоему совершенству свои вонючие приборы и заставляли сосать. Швыряли его… то есть меня… куда угодно, начиная с туалетов вшивых забегаловок самого низкого пошиба и заканчивая стенами роскошных пятизвёздочных отелей и Пентагона. В меня кончали почти все известные тебе сенаторы, высокопоставленные чиновники и их важные иностранные гости. Все, кто был у кормушки власти, кто хотел очень дорого и со вкусом развлечься. Меня заставляли делать для них такое, что тебе детское воображение не позволит даже смутно представить. Нагишом я прожил больше, чем в одежде. И за всю жизнь днём спал раз в пятьдесят чаще, чем ночью. Пять лет назад, когда все это закончилось, я родился заново. И хоть распорядок дня остался практически прежним, голым я с тех пор предпочитаю оставаться лишь наедине с самим собой. Я боюсь людей. Я узнал, насколько они примитивны и уродливы на самом деле, под всеми покровами и масками. Они… вы все… полностью подчиняетесь низменным инстинктам. Потакаете им. Взращиваете их. Они и разрастаются до гигантских размеров. Мой самый первый сексуальный опыт был так горек, что полынь по сравнению с ним мне кажется слаще мёда. Меня изнасиловали в восемь лет, и с тех пор насилие не прекращалось. Я разуверился в любви, в возвышенном и оторванном от суровых реалий жизни чувстве ещё до того, как смог понять, что это вообще такое. Я поверил в то, что возненавидел абсолютно всех людей, никогда не узнаю, не испробую на себе, что такое любовь. Я был уверен, что люди в принципе, в основе основ, не достойны любви, что они лишили меня способности любить раз и навсегда, что я увечный, духовный калека, сам стал нравственным уродом и останусь таким до самой смерти. Все эти внутренние установки весьма и весьма помогали работать. То есть убивать. Но в один не совсем обычный ночной час, при очень двусмысленных и компрометирующих меня обстоятельствах… я нашёл себе опровержение. Золотоволосый клубок нервов… кожа, кости и пара широко распахнутых глаз. В них билась невинность и нравственная чистота, заброшенные мной и столь редкие сейчас. Никто не спорит, он вовсе не идеален. Разбалован и нетерпелив. Привык командовать и грубить. Во вкусах и мировоззрениях мы абсолютно расходимся. И по характеру являемся едва ли не противоположностями. Но я его люблю. Люблю, ты слышишь? Я не произносил это слово семнадцать с лишним лет! Люблю… и как показало всё, что между нами происходило, он тоже… я просто боюсь вымолвить ещё раз. В общем, неровно дышит ко мне. Я был бы бесконечно счастлив видеть его рядом с собой. Но это невозможно. Мы расстались, нас разогнала ненависть и общая беда. Я даже поцеловать его по-взрослому не осмелился… или, может, не успел. Правда, кое-какие лепестки с девственного розового бутона я сорвать умудрился, но этого было мало, слишком мало. И никогда прежде я не мечтал сдохнуть так, как сейчас. Я не могу без него. Брежу им и его телом, как ненормальный. Так, как ты не бредишь мной. Меня посещали галлюцинации, хотя героин, в отличие от тебя, я не употреблял. Он загипнотизировал меня улыбкой застенчивого ангела, случайно свалившегося с небес и при падении потерявшего крылья. В отличие от меня, Ксавьер — самый настоящий ангелочек. Ангел с Девятой Парковой авеню…

Я замолчал, свалившись в плен сладостно-горьких воспоминаний, в особенности о своём последнем наркоманском сне. И еле расслышал, как Фред процедил сквозь зубы:

— Ненавижу его. И себя заодно.

— За что?

— Мы с ним были в одинаковом положении. Одного возраста, одного типа внешности, одной комплекции… и одинаково выглядели со стороны. В твоих глазах. Согласись, для тебя мы просто дети. Но я как был, так и остался несмышлёнышем, хотя ты знаешь меня так долго! А Санктери… каким-то дьявольским образом доказал, что достоин большего. Насколько я понял из твоего рассказа, он не дал к себе прикоснуться. Зато заставил изнывать от запрета, заставил себя желать. И до сих пор ты изнываешь. Ты отдал ему своё сердце. Хотя первым его просил я. Он что, намного старше меня?! Лучше? Достойнее?!

— Он младше тебя. На год.

— Чёрт бы его побрал! Как же я вас обоих убить хочу…