Девятая Парковая Авеню (СИ)

Толпа народа в клубе внезапно затихла. Как единый организм, затаивший дыхание, и я — его часть… Прямо перед моим носом возникла высокая худощавая фигура, никогда ещё не стоявшая так близко (на больших концертах нас разделяло не менее двух метров от барьера, а тут только помост, и если метр наберётся, и то хорошо), с микрофоном в полностью зататуированной руке. «Незнакомца» украшала жилетка, снятая (так мне показалось) с менеджера, и брючки, взятые где-то на помойке (были найдены на дне мусорного бака и отняты у бомжа в жаркой схватке?). О башмаках лучше вообще умолчу. Сие творение насмешницы-природы качнуло тощими бедрами, щёлкнуло пальцами, заставив голодного беднягу Гаса проснуться (Сеппо поделился со мной интимными подробностями его длительной диеты) и ударить в барабаны. После короткого и невразумительного вступления, когда швабра в жилетке зажгла сигаретку и неудачно стряхнула пепел себе на ногу (мимоходом выругавшись сквозь зубы прямо в микрофон), началась песня, немного напоминающая свадебный марш Мендельсона, но с первых слов, выданных хриплым голосом вокалиста за пение, неожиданно превратившаяся в “In lust & horror”. Тут я прекратил мысленные издевательства и погрузился в прерывающееся астматическими всхлипами дыхание Кристиана. Я так люблю его слушать… Кирсти безбожно фальшивит, сбивается на козлиный визг, орёт чего-то там время от времени бессвязно, но я всё ему прощу. За болезнь, благодаря которой я явился в мир. За странное выражение вечно отсутствующих накуренных зелёных глаз. За надрывные нотки задыхающегося голоса, когда мне кажется, что он умрёт до того, как допоёт одну несчастную строчку. За беспрестанное хождение по сцене и бесполезную, но упорную борьбу со второй рукой, которую некуда девать после смерти очередной сигареты. Люблю его спотыкающиеся ноги, которым дорого далась бессонница в обнимку с бутылками Jack Daniel’s накануне (и об этом мне рассказал Сеппо). За грязные волосы, забывшие, что такое купание, ещё на прошлое Рождество. И за накрашенные губы, отличившиеся только тем, что родились такими пухлыми и бессовестно розовыми…

«Мозг, ты замечтался, как тринадцатилетняя ссыкуха! Очнись, Кристиан смотрит на тебя!»

Действительно… Кирсти Лайт поёт “Dark funeral of my heart”, неотрывно глядя мне в глаза. Наконец-то я встречаюсь с его взглядом. Он смотрит на меня с левой стороны сцены ещё какое-то мгновение и начинает подходить на середину. Поравнялся… сейчас, наверное, пойдёт дальше, на правую сторону. Но нет, останавливается. Подходит к краю. Наклоняется, наклоняется… наклонился. Но всё равно не достает, встал на колени. Что теперь?

«Он достаточно низко, чтобы поцеловаться с тобой. Хочешь?»

Страшновато как-то. А вдруг у него изо рта… и перегаром?

«Ну здравствуйте, бллин, приплыли! У Юрки не воняло, у Шепа не воняло, у Фредди не воняло, у Кси не воняло, в конце концов. А у Кирсти воняет?!»

Но он же нечистоплотный всегда был! Вспомни статьи в прессе. Может, у него и вши есть…

«Кошмар… кошмар! Это полный провал! Всю жизнь мечтать о мерзавце Лайте, склоняться в его пользу в споре о Кси, днями не спать, умирая от страсти, старательно посещать все концерты, обклеивать весь дом, включая туалет, его постерами и скупать все существующие и несуществующие версии альбомов, а теперь отказываться целоваться?! Из-за каких-то дрянных публикаций столетней давности в Hellhammer?! Всё, Ангел, я увольняюсь!»

Не уходи, противный! Я… я постараюсь. Но если меня стошнит…

*

Ищущие глаза Кристиана светились недоумением, обидой и непониманием. Его мышцы устали от неудобного согнутого положения, колени остро врезались в помост, кроме того, гитарное соло Линдстрёма заканчивалось. Он уже разочарованно переводит взгляд в сторону, в поиске лица, которое не откажется от предложенной невиданной чести. Но я пресёк попытки встать и отойти, обняв его за шею одной рукой, и приник к его губам. Микрофон выпал из разжавшихся пальцев, а сам фронтмен Ice Devil к несказанному удивлению зала спрыгнул со сцены. Его свободные руки обвили хрупкую талию и немилосердно вжали моё тонкое тело в него. Больно… однако возбуждает. Послушно разжимаю зубы, подчиняясь бешеному натиску, и с плохо скрытым восторгом ощущаю внутри его жадный шершавый язык. В хриплом дыхании перегара не было, нашёлся только запах сигарет, я обожаю их… оно жжёт меня, заставляя раскрываться всё сильнее, а Крис проникает в рот всё глубже, заставляя меня выгнуть шею, похотливо лижет мой язык и мокро блуждает по губам. Да, ты любишь целоваться…

Линдстрём успел трижды сыграть один и тот же соляк, заполняя неудобную паузу, когда Сеппо грубо толкнул Кирсти в бок, поднял и сунул под нос микрофон. Тот помотал головой, получил жестокий удар по заднице, со вздохом выпустил меня из объятий и шепнул на прощание:

— На бэкстейдже. Через час. Я хочу тебя, бэби…

Огорошенный этим признанием, я не заметил, как он отошёл.

«Ну что, предел мечтаний? Трахнуться с Крисом и умереть».

Ехидничай, ехидничай. Может, это у него такая отвратительная манера шутить.