— Энджи, — всхлипывал он, трясь мокрым носом об моё ухо, — если я утрачу тебя… опять… мне не жить. Я уже пытался. Последовать… твоему примеру. По дороге в Финляндию. Но стюардесса помешала. И Шейла тоже, — он смущённо показал мне ещё незажившие рваные порезы на тонюсеньких запястьях. — А сегодня утром… я опять пытался. Бросился под автобус. Оранжевый такой, с чёрными полосами. С надписью “J"agermeister” на боку. Подумал, что водитель не успеет притормозить. А он просто вывернул руль и заехал на встречную полосу. Образовалась пробка… и крупная авария. Но мне было плевать. И тут из автобуса выскочил кто-то, изрыгнувший маты… твоим голосом. Поднял меня, заорав что-то ещё в лицо по-фински. А потом зачем-то поцеловал. А я был в шоке. От него… от всего. И от того, что он привёл меня к себе домой. Я настолько потерял способность соображать от его лица, от низкого хриплого голоса, от жестов… его… твоих… что он ухитрился меня раздеть, свалить в кровать и…
— И трахнуть. Понравилось?
— Нет! То есть я говорю «нет» в том смысле, что он меня… ничего он со мной не сделал.
— Да брось, Кси! Ну признай это, я что, не пойму? Крис на то и Крис, чтобы трахаться всю ночь и утро напропалую…
— Я сказал — нет! — его нежное личико исказилось самой настоящей яростью. — В памяти ещё слишком свежа ночь в Аризоне, где меня изнасиловал бывший друг моего отца, чтобы даваться кому-то в руки для секса, — он потупился и добавил притихшим голосом: — Защищаясь, я… укусил Кирсти за…
— Что, серьёзно?! — я подавился хохотом почти против воли. — Укусил его за член?! Сильно?
Он кивнул, страшно засмущавшись, и вытер покрасневшие глаза. Потом сунул нос мне под мышку, как тот маленький котёнок, оставленный мной в кошачьем отеле, и притих, словно в ожидании приговора. А у меня внутри поднималось море нежности, грозившей перелиться через край.
— Значит, ты не дал ему потрахаться?
Он помотал головой и для пущей убедительности показал поднятый средний палец. Потом сунул ладошку обратно мне под талию. Я продолжил допрос:
— А хотел?
Кси вытащил голову из укромного убежища, одарил меня долгим и напряжённым взглядом (судя по всему, его разрывала внутренняя борьба, вот только между чем и чем?) и робко выдал:
— Я хотел тебя. Не его. И… — каких мук стоило ему каждое слово, не передать! — …сейчас. Тебя хочу. Очень хочу…
— Но я же едва не убил тебя! И твой отец…
Он отмахнулся от этих слов так раздражённо, словно я нёс какую-то чушь:
— Ангел, знаешь ли ты, почему я выстрелил в тебя в ту ночь, когда сбежал? Не из мести за смерть Максимилиана, а потому… — он запнулся, опять смущаясь, — что ты… и он… там, на полу… в папиной спальне… ну ты помнишь? В ночь нашей встречи… ты горел в пламени его страсти. Я видел по твоему выгнутому подрагивающему телу. По закушенной губе… по запрокинутой назад голове… по призывно раздвинутым ногам… ты готов был ему отдаться. Я застал вас врасплох в самый критический момент. Ты застыл во всём блеске этого желания. Ты был так красив, что у меня подкосились ноги. Да, я упал вовсе не потому, что изумился или испугался, а потому, что мгновенно втюрился в твои изгибы, в плоть, которую ты предлагал… меня прошило этой красотой, распутством, дерзкой бесстыдной обнажённостью… с первого взгляда. И я заревновал. Заревновал так страшно, что был почти рад, что ты застрелил папу. И безумно счастлив, когда понял, что вы не встречаетесь, он тебе не любовник… а просто задание. Жертва. Но я до сих пор ненавижу тебя за то, что тебе было хорошо в его объятьях. Я сам… ужасно захотел тобой обладать. И с горечью понимал, насколько это невозможно. Я всего лишь маленький мальчик, а ты… под твоими ногами валялись тысячи таких, как я. Взять хотя бы Фреда Ламарка…
— Откуда ты знаешь Фредди?!