Девятая Парковая Авеню (СИ)

— Миленький, да не переживай ты из-за Криса, не ты же договаривался со звукозаписывающей компанией о новом контракте! Кирсти четыре недели наслаждался отдыхом в компании меня и моего гиперсексапильного заокеанского любовника, а ты — мучился, репетируя песни и надрывая голос на концертах! Чего сроду никогда не делал. Пусть ему теперь тоже немного потреплют нервы. Микко, ну что ты, не раскисай! Ну… — Кси подозрительно близко выпятил к лицу Лазера свои коралловые губки, — ну хочешь, я тебя поцелую?

— Нет, он не хочет, — услышал я со стороны свой резкий голос, так и сочившийся ревностью и недовольством. — Микко, ты ведь не хочешь?

Лазер покачал головой и высвободился из объятий золотоволосого малыша.

— Не будь таким противным! — капризно-детским тоном выдохнул Кси, поворачиваясь и тычась мне в грудь. Медленно переполз с пола в мои объятья. — Ревнивый киллер — это, наверное, нечто вроде неудачно сброшенной водородной бомбы?

— Хуже, любовь моя, — произнёс я тихо, с жадностью вдыхая его возбуждающий запах, и довольно грубо обхватил руками за стройные худющие бёдра. — Это целая атомная война. А вообще, в сложившейся ситуации, я думаю, нам лучше уйти. Эта группа — детище Кирсти, и решать, что делать дальше, он должен без посторонней помощи. Если его многолетняя дружба окажется сильнее больших боссов из “Warner music”, тем лучше. В противном случае…

— Давай просто попрощаемся с ним, — ровным голосом перебил Ксавьер и посмотрел на меня необыкновенно чистыми, без примеси пьяного абсента, изумрудными глазами. — И не скажем, где нас искать. Пусть ждёт следующей встречи. Если хочет, конечно, чтобы она состоялась.

— Хорошо, пошли, — я в который раз поразился скрытому в этой хрупкой фигурке стальному каркасу и обратил затуманенный взгляд на Кирсти. Чёрт, как хочется плакать… внезапно, но закономерно… и нельзя. Это прощание? Даже если и да, я не могу показаться слабее своего нежного возлюбленного.

«Он просто не любит Лайта так долго и сильно, как ты».

Нет, он просто ещё ребёнок. Мой ребёнок, мной совращённый…

*

Мы идём по улицам Хельсинки, крепко обнявшись и смешавшись волосами. Они переплелись сами или по тайному капризу лапочки? Не могу знать точно… Ночной бриз не соглашается помочь и лениво треплет наши связанные почти что в узел тёмные и светлые прядки. Золотые локоны Кси ярко сияют в свете луны, дополнительно оттеняя мягкий блеск моих. И уличные фонари бледнеют, не выдерживая соперничества… а прохожие оборачиваются, провожая отнюдь не спокойными взглядами наши такие похожие длинноногие фигуры. Руки у Ксавьера очень горячие и деятельные… мнут и почти что жгут мне талию. А ведь температура в августе Финляндии уже давно не летняя. Да, этот поздний вечер навеял на меня страшную меланхолию. Не знаю, как детка, но единственное, чего хочу я — как можно быстрее вернуться в Лос-Анджелес. Этот суровый и прохладный готический город теперь напоминает мне лишь о неистовых Cyclops. О Юрки и его странной шляпе…

— Ты так с ним и не переспал? — с любопытством поинтересовался насмешливый голосок Кси.

— Что?

— Я сочувствую тебе, Ангел. Не трахнуться с Юрки — серьёзное упущение из плана…

— Господи, да о чём ты?!

— Ширмочки, любимый, — Ксавьер строго потряс пальцем у меня перед носом. — Ты очень расстроен, как я уже понял, и забыл о самоконтроле. И я всё вижу… Хочешь Юрки, да?

— Нет. В пересказе Кирсти я преувеличил значимость минутной близости с ним. Я не хотел его. Просто именно он открыл мне правду о моём рождении, он… был в тот момент слабости и растерянности мне нужнее всех, — я постарался сказать всё как можно равнодушнее и услышал смех.

— Плохо дело… Врать с тяжестью на сердце ты, оказывается, не умеешь, — остановившись, он поднялся на носочки, фыркнул между делом: — Каблуки я тебе как-нибудь укорочу, — и взволнованно выдохнул мне в рот в коротких паузах поцелуя: — Если хочешь, идём к Циклопу. Я с извращенным мазохистским удовольствием посмотрю, как он будет тебя раздевать, затягивая в постель, блуждать по твоему совершенному телу грязными, трясущимися от похоти руками, вылизывать мой и только мой твой пупок, а потом трахать, тесно вжав в кровать. И, наверное, кончать с именем Кирсти на пересохших губах…

Я больно укусил его и отскочил, шокированный больше, чем мог себе признаться:

— В этот раз ты ошибся! Я действительно его не хочу. Кси… ты… — я никак не мог подобрать выражение, точно соответствовавшее его горьким и несчастным издевательским словам.

— Крышу мне снесло. Да, Ангел, пожалуй, что снесло. И в этом виноват ты. И только ты. Никому… — он схватил меня за шею и заставил низко пригнуться к земле, а сам вжал свой окровавленный ротик в моё ухо, — никому, слышишь?.. И никогда… я больше не позволю касаться тебя. Я уже говорил. Повторюсь. Ты мой, принадлежишь мне целиком, душой и телом, и так будет всегда. Только так, и никак иначе. Ты вернулся ко мне сам, Ангел, и днём и ночью теперь будешь покоряться лишь моей воле. Ты мой… мой раб.

«Что?! Это всё-таки произошло!?»