Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Половина были одинокими, но даже обладавшие родственниками не всегда имели свой дом. Возвращаться им было просто некуда. Почти все после освобождения получали вторую группу инвалидности, с которой запрещалось работать, а прожить на пенсию — учитывая, что многие годами сидели по зонам, где работа в стаж не засчитывалась, — было невозможно. Для матерых уголовников все это означало — снова заниматься кражами и грабежом, для прочих представляло сложную логистическую задачу.

Видимо, невозможность решения этой задачи и бесила Горбатого. Блуждая по зонам, он давно уже потерял из вида сестру. Все попытки найти ее оставались безуспешны. Открыто обещал начать снова воровать, если выпишут, — собственно, мало кто из рецидивистов мог вырваться из этого замкнутого круга.

Примерно за полчаса до полудня у всех отбирали ножницы, снимали со швейки и отправляли назад по отделениям. Там надо было ждать обхода.

Койка Коли Джумко была уже пуста. Санитары сказали, что его, бесчувственного, отволокли сразу в камеру № 11 Первого отделения. Выписанный комиссией, Коля начинал свой путь по синайской пустыне СПБ заново.

Обход в Шестом отделении проходил очень быстро. У Кисленко не было особых забот с его «контингентом» — наиболее вменяемым из всей СПБ. Как обычно, Кисленко начал с нашей камеры, дошел только до середины, выслушал чью-то обычную просьбу вызвать «на беседу» и, не повернув головы, бросил: «Вызову».

Кисленко уже собирался отправиться дальше, как его взгляд упал на моего соседа Сережу Сергодеева.

Сергодеев был отличным парнем, и кличка у него тоже была отличная и в точку — Сметана. Сергодеев был альбинос. Лицо с рыжими веснушками, почти белые волосы, такие же белые ресницы и почти прозрачные глаза. Сметана был из хабаровских «растаманов», но сидел не за коноплю — за убийство.

Известен эксперимент, который ученые поставили над группой шимпанзе. Шимпанзе предлагалось «поработать» — совершить некую последовательность движений, за которые им автоматически выдавался банан. Сразу выяснилось, что никакого равенства даже у шимпанзе нет. Быстро возникли три социальные группы: одни с удовольствием «работали», другие делали это кое-как и с ленцой, ну а третьи не работали вообще — и просто отбирали бананы у тех, кто работал. Собственно, все как у людей.

В социуме «растаманов» происходило то же самое. Были те, кто в сезон отправлялся на свои «делянки», — ну, а на станциях их ждали не только менты, но и те, кто «урожай» норовил отобрать. Один из грабителей попытался отобрать у Сметаны рюкзак, набитый свежей коноплей, — Сметана ножом, которым резал коноплю, ударил того прямо в сердце.

Сметана курил с десяти лет, так что с головой у него было явно не в порядке. Это был добродушный и улыбчивый парень — но временами в башке у него что-то замыкало. Сметана мог долго слушать чей-то разговор — и неожиданно его пробивало на смех. Не в силах сдержаться, Сметана закрывал рот ладошкой, вскакивал с койки и долго бегал по проходу, вовсю смеясь глазами. Что его так смешило, никогда понять было нельзя, да и сам он толком объяснить не мог.

Кисленко должен был бы получить зачет как диагност. Собственно, это было и не так сложно. Обычно резвый, сейчас Сметана неподвижно сидел на койке, глядя куда-то в пространство. Кисленко спросил его, все ли нормально. Сметана, вздрогнув, как очнувшись ото сна, сказал, что да. Тут Кисленко уже надо было бы поставить двойку как психиатру: правильный психиатр обязан был побеседовать с пациентом и выяснить, в чем дело. Кисленко же отправился дальше в «коровник».

Уже два дня, как с головой у Сметаны стало совсем плохо — и я даже знал почему, ибо сам невольно стал тому виной. Одолжив у меня журнал «Наука и жизнь», Сметана там прочитал, что солнце через сколько-то миллионов лет погаснет. После чего пристал с вопросом: «Если солнце погаснет, то зачем тогда жить?» Ни один из моих ответов его не удовлетворил, не могли убедить его и соображения других зэков.

По сути, вопрос сводился к проблеме смысла жизни. Для Сметаны, который, как и большинство русских людей, в душе был анимист, он заключался в достижении родового бессмертия. А тут оказывалось, что его потомки через миллионы лет все равно вымрут — так что и смысла жить сегодня нет. Предложить Сметане отказаться от его философии было столь же безуспешным, как и попытки крестить китайцев — ну, или даже еще меньше. После чего Сметана решил найти ответ сам. Этим он и занимался все время, замкнувшись и размышляя до морщин на лбу.

На следующей неделе Сметана сдастся и впрямую задаст тот же вопрос Кисленко. Тот поймет это однозначно как «суицидальные намерения» — что в СПБ было примерно тем же, как прокричать в аэропорту Бен Гуриона «Аллах акбар!»

Сметану моментально отправят в камеру № 11 Первого отделения, где начнут колоть аминазином с галоперидолом, что, впрочем, уже отвечало его намерению умереть каким-либо мучительным способом — ибо зачем жить? Ну, или дождаться, пока его задушит кто-нибудь из психов, хотя бы тот же Семенник.