Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

— Назови человека сто раз свиньей — он и захрюкает, — оправдывался он. — Вот и я начал хулиганить после того, как она сто раз назвала меня хулиганом.

Его статья 206 часть третья, особо злостное хулиганство, имела санкцию до пяти лет. Политова, впрочем, больше огорчал крах семейной жизни, и по три раза на дню он спрашивал мое мнение: «Как думаешь, Профессор, она ко мне вернется?» — я успокаивал, что, возможно, и да, хотя и неискренне. Судя по рассказам, бедная женщина все-таки заслуживала чего-то лучшего, чем дурной пьяница.

Другого соседа Бушуев прозвал Усатеньким, он и был похож на домашнего кота — с торчащими усами, круглыми щеками и глупым, постоянно чуть удивленным видом. Усатенький происходил откуда-то из села, в мелкий уральский городок переехал недавно, там стал промышлять квартирными кражами.

— Ну, это они меня только на одной повязали, — как-то похвастался он сдуру. — Там пять краж было, но никто о них не знает.

В этом он ошибался, ибо уже на следующее утро Бушуев побежал к Шишкину.

— Дурак, — выговорил я Усатенькому. — Теперь менты будут из тебя вышибать признания по всем кражам.

— Да по фигу, — храбрился Усатенький, но в глазах у него промелькнула тень страха. Он провел неделю в КПЗ, и то, что там умеют выбивать показания, уже знал.

Вернувшись, Бушуев затеял с Усатеньким нехитрую и корыстную игру. Он предложил Усатенькому продать его тулуп за чай, наврав, что тулуп Усатенькому все равно не нужен. Якобы в тюрьме можно найти любую одежду — зато каждый уважающий себя зэк должен быть готов отдать с себя последнюю тряпку за чай. Усатенькому очень хотелось быть похожим на настоящего зэка, и он согласился.

На следующий день Бушуев отправился к Шишкину, надев на себя чужой тулуп, и вернулся в черном зэковском бушлате — вместе со своей обычной пачкой чая «от Шишкина».

— Ну, теперь заживем, будет чай через день — торжественно и ничуть не краснея, объявил он. Соседи тут же заварили, я не пил и ни во что уже не вмешивался.

В выборе соседей для Бушуева у Шишкина, наверное, была какая-то служебная логика, но над своим агентом он, похоже, посмеялся. Новые соседи решению проблемы голода никак не помогли. Усатенький отношений с деревенскими родственниками не поддерживал. Любимая жена Политову, конечно, носить передачи не собиралась. Однако у него оставалась еще старенькая мать. И действительно, через несколько дней ему принесли передачу — правда, всего на пять килограммов, с недобором ровно вполовину из разрешенных десяти. Вся передача состояла из сала. Это было пять килограммов сала, наверное, самого дешевого, просоленного очень плохо — с твердыми шерстинками и сильным запахом свиньи. Мы все тут же набросились на него — вкус был ужасен, и тошнотное послевкусие мучило долго.

Бушуев догадался сало перетапливать. Мы крошили его в миску, зажигали факел из одеяла, густо посыпали плавящуюся массу солью — камеру наполняли вонючие клубы дыма. Остывшая масса была белой, соленой и хорошо мазалась на хлеб, впервые в Челябинске я поел если не совсем, то почти досыта.

Запасы политовского сала еще сохранялись, когда произошли совершенно непредвиденные и серьезные события. Уже после отбоя, в ночь на 27 февраля, мы вдруг услышали странный далекий гул. Казалось, где-то играют футбольный матч, слышались крики и скандирование болельщиков. Мы прильнули к окну — дальние камеры переговаривались, но о чем, нам не было слышно.

Постепенно гул усиливался, приближаясь, стали различимы выкрики: «Бей ментов!», «Бей коммунистов!», «Sieg — Heil!» — что случилось, война? Потом к гулу человеческих голосов добавился дробный металлический стук по батарее. Тюремный «телеграф» донес новость: в соседнем корпусе — бунт. После целого часа переговоров из обрывочных кусков информации наконец выстроился весь пазл.

Оказалось, надзиратель подвального этажа по кличке Кочубей вытащил из камеры на коридор девчонку-малолетку и сильно ее избил (скорее всего за дело). Избиение услышали взрослые зэки из камеры для осужденных, сидевшие на противоположной стороне продола. Они начали кричать и стучать мисками в двери камер. Тогда Кочубей и надзиратели принялись вытаскивать протестовавших по очереди на продол — и избитыми в кровь забрасывали их назад. Тут уже начался настоящий бунт. Ударами деревянных лавок зэки вышибли кормушки, в двух камерах удалось даже выбить двери. Зэки оказались в коридоре — надзиратели укрылись от них за решетками лестничных пролетов.

Шум, гул и стук продолжались еще долго, кто-то лупил по двери миской уже у нас в коридоре. За дверью топали надзирательские сапоги. Неожиданно среди ночи включился динамик.

— Граждане, временно изолированные! — захрипел он. — Говорит начальник следственного изолятора. Требую немедленно подчиниться требованиям администрации и прекратить нарушения режима!.. Зачинщики будут наказаны по всей строгости закона — за дезорганизацию работы исправительных учреждений… до 15 лет лишения свободы или смертная казнь.