Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

После отправления в вагоне остались лишь несовершеннолетние девчонки, ехавшие в колонию в Рязанской области, и я. Девчонок отправляли из самой Тюмени только затем, чтобы через несколько месяцев по достижении совершеннолетия отвезти обратно в Сибирь — своих лагерей для несовершеннолетних женщин там не было.

С одной из них, рыжеволосой, напоминавшей лицом модель Боттичелли, мы даже перекинулись парой ксив. Она сидела по статье, уникальной для женщин, — статье 117, изнасилование. Конечно, она никого не насиловала, но приревновала подругу и подговорила знакомых парней изнасиловать соперницу. Сама пригласила ее к себе в комнату общаги, сама напоила и сама запустила парней. Ну, а те уже развлеклись, вдобавок к изнасилованию еще и поколотив жертву. Как организатор преступления моя попутчица получила три года.

После Рязани в Столыпине я остался вообще единственным пассажиром. Девчонок выгрузили, в городе никого не подсадили. Только уже в Московской области, в Коломне, в Столыпин загрузили шумную компанию малолеток.

Мальчишки были из Москвы, от них я выяснил причину странной пустоты в Столыпине. В это предолимпийское время городские тюрьмы были переполнены, этапы обходили Москву стороной. Самих малолеток отправили сидеть в тюрьму в Коломну, за сто километров, и каждую неделю исправно возили в Москву на допросы. Малолетки, как обычно, шумели, дрались и задирали конвой — бывшие ненамного их старше солдаты отвечали таким же отборным матом.

По мере приближения к Москве из местных тюрем и КПЗ подбиралось все больше народу, так что, когда вагон наконец прибыл на станцию Москва-товарная, где разгружали Столыпины, в тройнике сидели девять человек, в остальных клетках было и того хуже.

— Выходи без последнего! — скомандовал сержант, и зэки резко рванулись в тамбур на выход. Сержант не шутил — позади тот самый последний взвыл, получив сильного пинка.

В Бутырке на шмоне раздевали догола, заставляли приседать в расчете на то, что из ануса выпадет нечто запрещенное, вещи обыскивали на широких покрытых цинком столах. Обыскивали небрежно, так что все мои ценности, спрятанные в бушлат, прошли шмон без потерь. Однако шмона без потерь не бывает: из зимних сапог, прошедших уже две тюрьмы, выдернули супинаторы — короткие стальные полоски, которыми крепится каблук. С тех пор сапоги начали «хромать» — при ходьбе каблук отъезжал назад, так что невольно приходилось идти почти на цыпочках.

Тут же случилось чудо. Кому-то из малолеток только вчера родители сделали передачу, и в ней оказалась пара килограммов апельсинов. Коломенская тюрьма, похоже, была довольно бардачной — вообще-то передавать апельсины в СИЗО запрещалось. В Бутырке надзиратели сразу сказали: «Ешьте здесь, иначе все отберем». Хозяин апельсинов роздал их всем, и тут же зал наполнился свежим цитрусовым ароматом.

После этого всех отвели в камеру тут же, в привратке — или «сборке», как ее называли в Москве. Она была набита битком. За исключением малолеток, «контингент» составляли высылаемые из столицы перед Олимпиадой. Это были ранее судимые и даже просто ранее сидевшие на сутках. Судимым аннулировали московскую прописку, после чего арестовывали за «нарушение паспортных правил», кому-то клеили липовые дела. Сейчас уже известно, что «подготовка» к Олимпиаде началась еще в 1978 году, и специальным решением Политбюро полагалось очистить город от «криминального элемента». На сборке этот «криминальный элемент» матерился, возмущаясь тем, что кого-то забрали из семьи, кого-то случайно выловили на улице. Теперь всем им предстояла отсидка в СИЗО — по крайней мере до осени, когда закончится Олимпиада.

Я же выключился, стоило только пристроиться на шконке. Сколь ни «комфортным» был этап, но бессонные ночи все равно вымотали силы. Проснулся уже после того, как сомнамбулой сжевал пайку, а вскоре сборку начали разбирать. Меня отвели в камеру № 234 спецкорпуса. Путешествие туда было захватывающим — я шел руки-за-спину по коридорам, по которым вот так же водили Маяковского, Шаламова, Иванова-Разумника, Солженицына, и все выглядело сюрреалистичным, как будто бы снималось кино.

В камере все было как обычно. Один сосед, худой парень с легендой настолько банальной, что я и сам мог бы ему рассказать — разве что с расхождением в цифрах. Осужден — на этот раз за кражу — четыре года зоны, ждет в Бутырке кассации, в тюрьме полтора года. В пределах плюс-минус два года все это совпадало с легендами прошлых наседок. С соседом все было ясно, так что я снова лег спать.

Однако гороскоп на 25 апреля 1980 года почему-то не предполагал сна. Стоило задремать, как в камеру привели двух новых заключенных. В полусне слышал разговор — сосед спрашивал, как обычно, кто, откуда, какая статья.

— Сто девяностая прим, — вдруг я услышал и даже подумал на секунду, что приснилось.

Нет, это был действительно политзаключенный.