Девятый Замок

— Опомнись, Дэор, сын Хьёрина, — прозвенел голос Аллиэ О'Кирелл, — ибо любовь смертных и сновидений холмов кончаются болью…

— Я дал слово Фионнэ, что вернусь, и не без победы, и пусть то слово обманет меня, пусть и мне, и ей будет плохо и больно, я принесу себя в жертву, и зажгу огонь в сердце тьмы!

И милое, до боли желанное лицо Фионнэ улыбалось в зеркале лица Хранителя.

Спи, моё дитя, я стану баюкать тебя,
Спи, а дождь колыбельную споёт,
Я никогда не покину тебя,
Моё милое дитя.
Далеко-далеко, где солнце ложится спать,
Мы будем с тобою играть.
Я никогда не покину тебя,
Моё милое дитя…

Так пела Дэору Асхен Аскедоттир, матушка, которую он почти не помнил. Она скоро покинула его, но колыбельная навсегда осталась в его сердце. И вот он пел её в краю, не ведающем солнца и ночи, и сам плакал, как не плакал малым дитём, а лицо Фионнэ сменилось сонмом теней. Шёл дождь. Шёл сквозь тени, втаптывал их водяными копытами в землю, всплывшую из пучины, мешал с грязью. Они уже не были Тьмой, нет, они стали ничем…

Ничтожеством.

На Скельде — Ноддер.

Дэор стал хуже, злее, страшнее всех, но этого было мало, и в последние слова он вложил всю любовь, всю нежность, что оставалась в его зверином сердце. Он отдал всё и был опустошен.

Схлынули воды нездешнего моря, ветер разогнал тучи, высохла грязь, растаял гранитный замок… Мёртвое поле, серое небо, холмы, поросшие жухлой травой, и корявая сосна…

Но крест, обугленный и зловещий, исчез.

Вместо него на холме стоял белоснежный дольмен.

* * *

Хранитель снова надел маску.

— Почему ты помог мне?

— Я — зеркало. Если ты увидел что-то, скажи спасибо своим духам-хранителям.

— Скажи, а правда, что близок Рагнарёк? Правда ли, что… древний народ, имени которого никто не помнит, расшатывает Древо Миров?

— Не древний народ. Новый народ. Свой Рагнарёк вы пропустили.

— Не понимаю…

— И не надо. Прими как неизбежное. Ты получил, что хотел? Теперь иди. Выход там, — указал на дольмен.

— Куда я попаду?

— Зависит от того, чем отомкнёшь дверь.

Охотник спустился с холма, поднялся к дольмену, коснулся камня ладонью и сказал:

— Ноддер!

На Скельде это значит "Ничтожество".

Затем шагнул в окно из трех плит.

И туман вновь сомкнул холодные липкие пальцы.

* * *

Он шагал в тумане. По чёрному, древнему мосту над бездной. Шагал без огня и света, прямиком к обрыву. Ничего не видели его глаза, и не слышали его уши горестных птичьих голосов.

Он не знал, что мало кому удавалось победить сильнейшего из драконов Девятого Замка, и после этого остаться собой.

Сага о Дарине сыне Фундина

Последний из ниддингов

— Борин! Тидрек! Эльри! Корд! Эй, кто-нибудь! — кричал он во тьму.

— Орин! Идек! Эи! Орд! Э-о-бу! — отзывалась тьма.

И Дарин шагал дальше.

Он шёл один по тёмному переходу, нащупывая путь тростью. Эхо его шагов гулко взрывалось, закладывая уши. Холодный сквозняк нёс ароматы плесени и сырости. Дарин шагал, старясь прислушиваться к звукам, но он оглох от ударов подкованных сапог о каменный пол. Дома, в Ратангаре, потолки делали высокими, а полы обычно были устланы коврами с Востока. Конечно, речь о княжеских покоях, о богатых четвертях, а не о рудокопских штольнях и обителях простых работяг.

Он никогда не бывал в четвертях гадаров — долбачей, долбателей, "дятлов", которых было больше всего в племени ратанов. Они жили в тесных хвэрнах, вырубленных в стенах пещер, без Солнечных камней, водопровода и отдушин, работали по сменам, большую половину дня, и солнце видели редко. Они крушили твердь недр, готовя почву для рудознатцев. С последними Дарин был знаком, их тоже было немало, у них были братства и цеха: разведка пластов, строительство, обработка руды и породы, оценка и торговля. Эти жили в многокомнатных нишах, уютных и проветриваемых, и именовались собственно народом ратанов. С ними приходилось считаться. Князь Фундин, отец Дарина, часто приглашал для совета и на пир родовых вождей и старших мастеров, так что молодой хёвдинг был осведомлён, как множатся богатства его рода.

И родины.

И ему вдруг захотелось бросить всё и бежать сломя голову, как угодно, лишь бы — домой! Он ругал себя последними словами за то, что увязался в этот поход, где никто с ним не считается, словно он — вшивый гадар. И Торунна-Златовласка уже не казалась такой уж красавицей, ради которой стоит подвергать опасности жизнь…

"Только бы это всё поскорее закончилось! — молча скулил Дарин. — Боги, Предки, фюльгъи, кто угодно, спасите, заберите меня из этой каменной кишки! Подальше, подальше от мрака и холода, плесени, в Малый зал, где жаркий камин и теплый глинтвейн, кресло-качалка, коврики и книги…" Книг он, ясное дело, не читал, но ему нравилось просто ими любоваться.

Путь неожиданно свернул, и Дарин налетел на стену. Ударился, выругался и пошёл дальше…

…прямо в Малый зал. Камин, кресло, книжные полки…

И громадная куча дерьма на ковре.