Девятый Замок

Ёрмунгард гневно
Поворотился,
Змей бьёт о волны,
Клекочет орёл,
Павших терзает,
Нагльфар плывёт.
С востока в ладье
Муспелля люди
Плывут по волнам,
А Логи правит.
Едут с Волком
Сыны великанов.
Грим едет с юга
С губящим ветви,
Солнце блестит
На мечах богов.
Что же с асами,
Что же с альвами?
Гудит Ётунхейм,
Асы на тинге,
Дверги стенают
Пред каменным входом
В скалах родных —
Довольно ль вам этого?

— Довольно, довольно! — кричал Корд'аэн, но его перекрикивал Отец Богов:

— Нет, не довольно! Давай ещё!

Асклинг же, сын Сульда, видел, как дверги мечутся в падающих горах, спасаются из чёрных провалов, падают в пропасти, сгорают в огне глубин. Как плачут запертые в каменных ловушках перед закрытыми вратами. Как молят богов и предков. И нет там ни Тидрека, ни Гельмира-мастера, и никого из тех, кого он знал. Ибо они все умерли раньше.

Тогда Асклинг поднял с земли обожжённый турий рог, и затрубил в него, и то была поминальная песня по всем, кто был ему дорог. И он был словно сам Хёймдалль, вестник гибели мира. Но Хранитель Лоддир в облике огненного великана напал на него, по слову пророчества, и оба они рухнули. Хранительница Хьёлле в облике Ёрмунгарда, Змея Мира, открыла пасть, чтобы поглотить их, но Снорри сын Турлога ударил её секирой. Раздался гром, змей зарычал и укусил Снорри, и умер. Снорри же сделал ещё девять шагов, и тоже свалился замертво, ибо не ведал никто противоядия от отравы забвения. Хранительница Герна в обличье волчицы с железной шерстью разинула пасть от земли до неба, и поглотила Отца Богов, но тут на неё бросился белый олень, и вонзил ей в рот золотые рога, и убил её.

Тут поднялся Дэор, взял лук-радугу и сказал:

Что любовь и гордость,
Скальду лишь утеха.
Конунг тоже может
Вису молвить складно.
Надо бы короной
Мне теперь разжиться,
И твои рога мне
Пригодятся скоро

И выстрелил в оленя. Горы извергли огонь, реки потекли вспять, и высохли все моря, оставив людей без воды. Андара, Мать Рек, повернула своё течение, и унесла воды в горы, и русло её пересохло. Дэор наложил вторую стрелу, и она впилась в лоб оленя, точно меж рогов. Огонь охватил землю, на Севере закипел лёд. Сам северный ветер стал пламенем, и в нём сгорели все боги и все народы. И только Логи, безумный дух огня, скакал кругом на рыжем козле, и страшно хохотал. А Дэор, желавший огненной короны, подбежал к оленю и вонзил ему нож в самое сердце. Звёзды упали с неба, утонуло солнце, потухла луна, и на земле остался один только холодный прах…

Но и это не было пределом.

Вёльва пела последние слова этого мира:

Рушатся горы,
Мрут великаны,
В Хель идут люди,
Расколото небо,
Солнце померкло,
Земля тонет в море,
Срываются звёзды,
Пламя бушует
Питателя жизни,
Жар нестерпимый
До неба доходит.

Но не было жара. Осталась только бездна, в которой проплывали обломки мира. Дэор шагал по руинам, по останкам того, что не склеить, не возродить, и улыбался. Навстречу ему скакала Дикая Охота. Поравнявшись с охотником, Король слез с коня и набросил Дэору на плечи свой плащ. И не стало ни Дэора, ни Короля Дикой Охоты — просто высокий мертвец в роскошном синем плаще скалился во тьме. Он крикнул, подзывая свою охотничью птицу. Но откликнулся не белый кречет. Из бездны вылетел коршун, который держал в клюве кольцо. Коршун превратился в того, кого Корд'аэн звал Дейрах сын Кеараха. Дейрах протянул перстень коронованному мертвецу:

— Ты повелел своему ворону выбросить его, когда был богом павших. Держи теперь.

Ничего не сказал безымянный владыка нежити. А Глумхарр нахмурился:

— О, я знаю это кольцо! Маленькая девочка пришла с ним когда-то в Девятый Замок…

— Крепка твоя память, старик! — Кромахи неторопливо шагал навстречу, поигрывая тростью. — Вот только никто не запомнит этого, кроме тебя. Видишь? Боги обрели наконец свои тени, а солнце не взошло.

— Гляжу, ты рад, — проворчал Хранитель.

— А ты опечален? — усмехнулся Кромахи. — Тогда сядь рядом с друидом, и плачь, и скорби, и размазывай сопли, о великий дракон, разрушитель Альвинагарда.

— Не смей так говорить со мной, Кромахи Голова Ворона! — зарычал Глумхарр, и Кромахи отпрянул. Ибо в голосе Хранителя звучали последние песни мира, а глаза его горели тем огнём, которому ведома и жестокая мудрость, и гордость сострадания, уважения к поверженному врагу. — Я падалью не питаюсь. Где твоя честь? Где твоя гордость? Летать над мёртвым миром, таково твое счастье?..