Девилз-Крик

Вместо этого мужчины и женщины, мальчики и девочки Стауфорда брели к своим кухонным столам, молча завтракали, внимательно прочитывали воскресный выпуск «Стауфорд Трибьюн» – с заголовком, гласившим «Поиск пропавших мальчиков продолжается», – и готовились к утренней службе в Первой баптистской церкви. Старое здание по-прежнему стояло на Кентукки-стрит, хоть и претерпело множество реконструкций. За последние тридцать лет церковь обросла современными излишествами, обзавелась несколькими новыми конференц-залами для таких мероприятий, как «Вечернее собрание для служителей церкви по средам», «Еженедельное вечернее собрание молодежной группы по четвергам» или «Пятничное собрание Братства Христианских спортсменов».

Как уже ранее обнаружил Джек Тремли, несмотря на все изменения за годы его отсутствия, старые обычаи никуда не делись. Шестерни древнего механизма под названием Стауфорд продолжали крутиться, и его люди жили в рамках того же режима, что и всегда. Занятия в воскресной школе начинались в десять, а утренняя служба – ровно в одиннадцать. Дневное религиозное общение проходило в столовой (за легкими закусками), а вечерние службы начинались в семь. О каждом богослужении объявлял удар колокола. Приходите, грешники, двери для вас открыты.

2

Джек Тремли крепко спал, голый по пояс, растянувшись на диване в бабушкиной гостиной. Прошлой ночью кошмары вырвали его из сна, и он сделал то, что делал всегда, когда ужасы не давали ему покоя: творил искусство, рисовал демонов, преследующих его. Одна рука свисала с края дивана, над россыпью угольных карандашей и блокнотом, заполненным беспорядочными формами, позаимствованными из тьмы воспоминаний. Там были фигуры мужчин и женщин, появляющиеся из бесформенного мрака, волочащие за собой тела проклятых. Он уснул, когда солнце уже встало, и спал уже несколько часов.

Его сестра, Стефани Грин, тоже спала на диване, ее освещало беспорядочное мерцание телевизионного экрана. Утренние рекламные передачи не отличались от той, в которой прошлой ночью ведущий приободрял Сьюзан, но Стефани их не видела. Она по-прежнему крепко спала, несмотря на солнечный свет, льющийся в открытые жалюзи гостиной. В своих снах она убегала от невидимых призраков по бесконечным коридорам лабиринта, устремляясь к его центру, где находилось нечто ужасное и фантастическое, нечто, что раз и навсегда связало бы воедино ее детские воспоминания. Она слегка похрапывала, ее пальцы подергивались в конвульсиях кошмара, и, когда лучи света стали медленно подбираться ближе, она ненадолго зашевелилась, спрятав лицо в подушки.

Чак Типтри, однако, не спал, хотя и не понимал почему. Воскресенье – это тот день, когда он отсыпался, и так было уже много лет. Но что-то вырвало его из драгоценной дремы. Зловещее чувство, будто он что-то давно забыл и увидел вдалеке кончик воспоминаний, но так и не смог понять, что это. Раздраженный и озадаченный, он сидел на крыльце, потягивая кофе, чтобы отогнать утренний холод, и смотрел, как просачивается в землю туман. Через улицу пес мистера Сэмсона, Окс, присел и справлял нужду перед призовыми гортензиями миссис Йоргенсен. Чак наблюдал за ним с легким весельем, пока какая-то отдаленная часть его разума пыталась вспомнить забытое. Это ему приснилось? Возможно, что-то далекое, из тех времен, когда он был еще пухлым, пугливым малышом? Когда боялся, что тени вернутся, чтобы забрать его? Когда ему все еще приходилось спать с включенным светом в спальне? Пес закончил свои дела, и Чак стал лениво потягивать кофе, пытаясь отыскать в памяти забытый артефакт.

Сьюзан Прюитт тоже не спала. Она сидела в изножье своей кровати, восхищаясь красивыми узорами, вырезанными на бледном теле Оззи. Он давно потерял сознание от кровопотери, но, судя по вздымающейся и опускающейся груди, еще дышал. Доказательство ее трудов просочилось сквозь простыни в матрас. Багровые лужи походили на разлитую краску. Сьюзан начала с его ног, вырезая историю по символу зараз. Медленно поднялась к промежности, продолжила на груди, а затем на руках. Эта история была древнее, чем человек, и принадлежала богу, живущему в земле, жидкому, как вода и более черному, чем грех. Богу, состоящему из глаз и ртов, питающемуся здравомыслием и слезами боли. Богу, говорящему с людьми из-под земли, обучающему их своим обычаям, рожденным по ту сторону космоса, где время есть сон, а пространство – стирающиеся воспоминания. Сперва Сьюзан вырезала то, что помнила из учений своего отца-апостола. Но когда мольбы Оззи смолкли, ее руками стал управлять господь. Тело Оззи было новым заветом, написанным кровью и болью. Когда свет утреннего солнца отразился в набухших ранах, слезы на щеках Сьюзан тоже заблестели. Ее отец вернется, причем скоро. «Моя чаша переполнена», – сказала она себе.