Девочка из Аушвица. Реальная история надежды, любви и потери

В ту весну дождь лил непрестанно, как будто сама природа сошла с ума. Каждый день мы выставляли на улицу бадью, чтобы наполнить ее дождевой водой для питья. Кто-нибудь из нас стоял рядом с бадьей и охранял ее, иначе ее бы украли. Постоянно какие-нибудь люди приходили и просили: «A bissele vasser (немного воды)…», – потому что у них не было даже ведра, чтобы выставить под дождь.

Голод в гетто был нестерпимым. Неевреи за пределами гетто часто нападали на телегу, привозившую нам хлеб, и в тот день хлеба не раздавали. Стоило нам заполучить хоть немного хлеба, он до последней крошки исчезал в следующее мгновение. Среди нас была одна женщина с двумя маленькими детьми, и мы следили за тем, чтобы она тоже получала свой кусок, как и старуха, за которой некому было ухаживать. Однажды мама пошла на пункт, где раздавали еду, и каким-то образом вернулась с двумя караваями хлеба, но через пять минут от них ничего не осталось. Дети ползали по полу и слизывали крошки.

Однажды мама попросила меня как-нибудь отвлечь моего младшего брата Хершеле, потому что он постоянно плакал от голода. Я села с ним на ступеньки и стала рассказывать ему сказку. Внезапно он сказал: «Сурико, может, ты дашь мне a berekele broit (крошку хлеба)?» У меня сердце разрывалось от жалости к нему; я расплакалась. К моему великому горю, я не могла дать ему хлеба.

Неделю спустя после того мы оказались в Аушвице, и в тот же день мою мать и пятерых братьев и сестер убили. Теперь я была одна в Аушвице-Биркенау, далеко от отца, который исполнял страшную, жуткую работу, самую мучительную в Аушвице.

Я знала, что судьба членов зондеркоманды предрешена и что вскоре отца тоже убьют.

Мои дорогие добрые родители

Я не была одна много месяцев.
Повсюду женщины, много женщин.
В одной постели – четырнадцать человек.
Над нами высится труба из красного кирпича,
Угрожая нашей жизни.
Полосатая одежда,
Забор под током, с колючей проволокой, с прожекторами,
Темная улица и несколько деревьев.
Гигантский крематорий и несколько хижин.
Там работают наши достойные мужчины.
Среди них мой отец, мой учитель и другие евреи.
Я видела их униженными, дрожащими, с опухшими глазами,
Плачущими без слез, молчащими, кусающими губы.
Их работа проклятая, страшная.
Только сатана мог придумать такую.
Сжигать трупы после того, как их отравят,
Превращать их в безымянный пепел и прах.
Отец сказал мне: «Дочь моя, ты останешься одна
Из всей нашей доброй, достойной семьи.
Только выживи».
Такие простые слова.
«На фундаменте этого великого уничтожения
Ты должна выстроить памятник нашей семье,
Нашей достойной, доброй семье».
Да, отец, да, мать, мои дорогие добрые родители,
Праведные и справедливые,
Я исполнила ваше последнее желание.
Я создала семью в Священной Земле Израиля.
У меня есть муж, дети, внуки и правнуки.
Там, в высшем мире, вы наверняка уже знаете об этом.

Семьдесят лет спустя Эти Эльбойм

У меня никогда не было бабушки или дедушки. Не было стариков в моем ближайшем окружении. Я не знала любви и ласки тех, кто любит тебя, как бабушка или дед, принимает такой, какая ты есть, встречает с корзиной, полной угощений, не ставит условий и не воспитывает для будущих трудов.

В детстве я жила в маленькой семье, семье выживших при Холокосте. У меня две сестры, Далия и Дорит; один дядя, Мойше, блаженной памяти, брат моего отца, который спасся из Аушвица, убежал и сидел в тюрьме; его жена, Брурия, блаженной памяти, тоже выжившая при Холокосте, и две двоюродные сестры, Тамар и Ревиталь. Такова была моя ближайшая семья. Мои родители поддерживали отношения с двоюродными братьями и сестрами, в основном тоже выжившими при Холокосте, но мы виделись с ними только на семейных праздниках.