Девочка из Аушвица. Реальная история надежды, любви и потери

Когда мне было семь, родилась моя младшая племянница, Ирит. Тогда я увидела, что такое любовь бабушки и дедушки. Увидела, что мои родители относятся к своей новорожденной внучке совсем не так, как ко мне, и мне еще больше захотелось иметь бабушек и дедушек в своей жизни.

Я пошла к маме.

– Давай договоримся, – сказала я ей. – Я очень хочу иметь бабушку, а поскольку ни одной бабушки у меня нет, ты будешь мне и мамой, и бабушкой.

Мама засмеялась и согласилась, а моя просьба стала семейной шуткой.

Время не утишило моего желания иметь бабушку и дедушку, а еще множество дядей и тетей и толпу двоюродных братьев и сестер. Постепенно я удовлетворила это желание, потому что наша семья продолжала расти.

Когда я ездила с мамой и делегацией молодежи из Израиля в Польшу в 2014 году, там произошло два важных случая. Один был, когда мы пели Хатиква[25] в Аушвице. Я держала маму за руку, и для нас обеих это стало удивительным моментом победы света над тьмой.

Второе – это посещение блока в Аушвице-Биркенау, где мама встретилась с несколькими молодежными делегациями и рассказывала им о своей жизни подростком в Аушвице. Они ловили каждое ее слово, многие плакали. Когда она закончила говорить, я встала рядом с ней, и вместе мы зачитали список ее детей, внуков и правнуков, которых трудно было сосчитать, включая ее правнучку Ногу, родившуюся буквально тем утром.

То была месть моей матери нацистам – стоять перед молодыми израильтянами в блоке Аушвица-Биркенау и зачитывать имена ее многочисленных потомков.

Повседневная жизнь в Аушвице Сара Лейбовиц

Для нас жизнь в Аушвице шла вне времени. У нас не было часов, чтобы за ним следить. Мы не видели ни звезд, ни луны, потому что небо обычно было облачным, а еще потому, что у нас не было сил наблюдать за ними.

По утрам нас будили очень рано, когда на улице было еще холодно и темно. Будили бесцеремонно, громкими окриками: «Быстро, быстро! Всем встать и на улицу!» Иногда старшина звонила в колокольчик, чтобы поднять нас. Конечно, мы не меняли одежду, а так и ходили весь день в той же самой, в которой спали. По утрам стоял ужасный холод; мы ежились и стучали зубами. Даже когда мы все вставали, старшина продолжала кричать, и все торопились на улицу. Часто девушки спотыкались и падали друг на друга.

Двор был вымощен плитами. Мы выстаивали zahlappel, перекличку, в рядах по пятеро. Заместительницы ходили вдоль рядов и пересчитывали нас. Время от времени приходил немецкий солдат, получавший от них отчет.

На одной из перекличек одну из девушек заподозрили в беременности и сразу вывели из строя. Если у кого-то была сильная простуда, их уводили. Если у кого-то появлялись язвы – их уводили. Если кто-то выглядел больным или слабым – их уводили. Всех, кого уводили с переклички, исчезали, и мы никогда их больше не видели.

У Хинды Вайссман из Комята были пожилая мать и младшая сестра, Рухи, моя подруга. Задолго до того, когда мы еще жили дома, у Рухи начал расти на спине горб, и ее возили на лечение. На одной из перекличек в Аушвице у Рухи заметили горб и вывели ее из строя. Ее мать начала плакать и кричать, и ее забрали тоже. Они больше к нам не вернулись. Мы были уверены, что их отправили на смерть, но позже я узнала, что их увезли для медицинских экспериментов. Я увидела их еще раз в Аушвице, но войну они не пережили.

Пока мы жили в блоке 16, я входила в постоянную группу из пяти человек, и мы почти всегда стояли в одном ряду. Первой была Шейви Аврам, двадцатипятилетняя, незамужняя. Второй – Ийдис Аврам, которой исполнилось двенадцать, но она выглядела старше. Из-за возраста, а еще потому, что она в Комяте лишилась отца, мы все присматривали за ней. Я была третьей, а четвертой – Малка Дейч. Пятой была ее сестра, Иегудит Дейч.

После утренней переклички каждой пятерке девушек давали кружку чая – темной жидкости без сахара. Таким был «завтрак» в лагере.

Дальше нас группами по сто человек водили в туалет. Оттуда мы шли на работу: сортировать одежду. Стояло лето, дни были длинными, и мы работали подолгу, до самой темноты. По воскресеньям мы работали до полудня, а потом нас отводили обратно в блок, где мы без дела дожидались вечера. Иногда нам приказывали стоять во дворе, а иногда велели лежать на нарах.

Мы постоянно были голодны. На работе, когда мы сортировали одежду, обеда нам не давали, считая, что мы все равно потихоньку набиваем рты пищей, которую находим в чемоданах. Но еду мы могли брать, только когда капо на нас не смотрели.

Иногда мы находили среди вещей высохшие булочки или печенье. Девушки отвлекали капо какой-нибудь шуткой, и пока все смеялись, можно было затолкать еду в рот. Если капо поворачивала голову до того, как прожуешь, тебе доставался сильный удар.

Иногда по дороге, в грязи, мы находили грязные корнеплоды. Если удавалось наклониться и подобрать овощ, пока капо не видит, мы совали его в рот прямо так, неочищенным и грязным.