— С удовольствием пошла бы, — сказала Вильма, шумно передвигая стулья и поправляя на полу ковер. — Но у меня такое уж правило: выходной день проводить на воздухе. Шесть дней подряд приходится дышать спертым воздухом в четырех стенах, а уж в выходной надо глотнуть кислорода. Свежий воздух, движение, развлечения — вот как я считаю. А ты в церковь зовешь! Что, если я простужусь в воскресенье в холодной церкви? Кто будет вести за меня работу, если у меня и руки и ноги сведет ревматизм?
— Но…
Однако тетя Вильма, с шумом-громом наводившая в комнате порядок, вошла во вкус беседы и вела свои рассуждения, не дав Жанетте досказать.
— Я, знаешь, так считаю, что вся Венгрия — это единое гигантское предприятие, и в нем у каждого есть свое рабочее место. Если один кто-нибудь покидает свой пост, он нарушает работу предприятия. И школьники тоже, как и все трудящиеся, обязаны быть на своем посту, потому что в огромном механизме нашей страны они — будущее пополнение, наша смена. Хилому, слабенькому ученику приходится трудно, он отстает в учебе — так ведь? Вот и ты все еще довольно худенькая, Аннушка, хотя лицо у тебя уже чуть-чуть порозовело, да и в весе ты прибавила килограмма два с тех пор, как приехала. Словом, я отправляюсь на прогулку. Не знаю, когда вернусь…
И с этими словами тетя Вильма открыла платяной шкаф, достала оттуда и положила на кровать черную юбку, потом вязаную кофточку вишневого цвета.
Жанетта довольно громко захлопнула за собой дверь, в нерешительности сделала несколько шагов по передней, потом повернула на кухню и постояла там в своем парижском пальтишке, взволнованно дыша. Чего только не наговорила эта тетя Вильма! Ломай теперь вот над всем этим голову… Окончательно запутаешься… Странная женщина… А нет-нет, да и напомнит маму. Не такая нежная, ласковая, как мама, и говорит совсем не тихим голосом, но если уж придется ей умирать, то наверняка пожелает, чтоб у нее были красные похороны — со знаменами и с песнями…
«Ох! Конечно же, и тетя Вильма может умереть, ведь она старенькая, ей уже за сорок!..» Жанетта даже вздрогнула, потрясенная этим открытием. Все колебания вдруг кончились. Выйдя в переднюю, она столкнулась с тетей Вильмой.
— Я с вами пойду! — сказала она с таким торжественным видом, словно оказывала бесценную милость.
Однако тетя Вильма не выразила изумления.
— А почему ты не надела спортивного костюма? — спросила она.
— Спортивного костюма?
— Ну конечно! Сходим на каток. Да, кстати, нужно купить хорошие ремешки для коньков, напомни мне завтра. Пусть твоя Бири покажет тебе, где они продаются.
Жанетта торопливо сняла с себя пальто с золотыми пуговицами и надела лыжные брюки. А дальше что надеть? Белый свитер или темно-синюю блузу? Конечно, и то и другое, вопрос лишь в том, что надеть сверху: свитер, вытащив темно-синий воротник блузы, или же наоборот — сверху надеть блузу… Клетчатые шерстяные чулки… новые ботинки! А в руке — позвякивающие друг о друга коньки, чарующие глаз своим блеском…
Густой, сеющийся туман вбирает в себя горячее дыхание людей; вокруг все серо, под ногами слякоть. Уцепившись за тетину руку, Жанетта старательно обходит даже самые маленькие лужицы и с горечью заявляет:
— Тает, сегодня нельзя на коньках кататься!
— Не знаю уж, как там у вас в Париже, а у нас и в оттепель открыты катки с искусственным льдом.
— С искусственным льдом?
— Да, с искусственным.
Так росли познания Жанетты, ежеминутно ширился запас слов. Когда они вышли на широкую улицу Ворошилова, она уже легко вплетала в задушевную беседу с тетей Вильмой новое понятие — каток с искусственным льдом. И все же, оказавшись на берегу пруда, Жанетта от изумления не могла произнести ни слова. Бледные и словно далекие солнечные лучи пробились сквозь серую пелену тумана, скользнули по стройной башне старинного замка, по прекрасному изгибу моста и упали на зеркально гладкий лед, куда направлялась в числе прочих счастливцев и Жанетта. Нет, она не будет скользить на ледянках вдоль ограды. Опираясь на руку тети Вильмы, спотыкаясь на своих новеньких коньках, она идет к катку, где играет музыка и где все так необыкновенно, так изумительно красиво, что хоть Парижу впору гордиться!