Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

Из грубого серого кухонного полотенца ведьме сооружают голову. Связывают все четыре угла, набивают сеном, рисуют углем глаза, нос, рот и прядку-другую волос, привязывают к мешку, а сверху нахлобучивают большую старую шляпу, которой экономка пользуется летом, пересаживая пчелиный рой.

Когда ведьма более-менее готова, ее несут с сеновала к жилому дому. Затаскивать ее в дом не разрешается, служанки останавливаются на крыльце, на площадке широкой лестницы, выносят из кухни стул и усаживают ее. Затем они притаскивают из прачечной длинный печной совок и веник, прислоняют их к кухонному стулу, ведь коли не будет у пасхальной ведьмы при себе веника да совка, никто не поймет, кто она такая. Кроме того, обычно они привязывают ей к поясу передника грязный коровий рог, наполненный колдовской мазью, какой натираются ведьмы, собираясь лететь на шабаш. В рог вставляют длинное перо, а напоследок вешают ведьме на шею старую почтовую сумку.

Потом служанки идут на кухню, а экономка спешит в детскую и сообщает, что одна из страшных ведьм, которые всегда летают в канун Пасхи, свалилась во двор Морбакки.

— Сидит теперь отдыхает на крыльце, — говорит экономка, — смотреть страшно, а стало быть, вам, детки, и на прогулку не выйти, покамест она со двора не уберется.

Однако ж мы смекаем, к чему экономка по правде-то клонит, и мчимся мимо нее вниз, выбегаем на крыльцо — поглядеть на пасхальную ведьму. Папенька обычно тоже выходит с нами, а маменька и тетушка остаются в доме, они, мол, в свое время насмотрелись на великое множество пасхальных ведьм.

Выйдя на крыльцо, мы видим пасхальную ведьму, которая сидит там и пялится на нас своими угольными зенками, и притворяемся, будто робеем, будто перед нами настоящая ведьма, держащая путь на шабаш, хоть она сейчас и отдыхает на кухонном стуле у входа в Морбакку. Мы нисколечко ее не боимся, знаем ведь, что это всего-навсего соломенная кукла, однако ж нам положено оробеть, иначе две служанки, соорудившие ее для нас, трудились понапрасну.

Постояв немного, поглядев с почтительного расстояния на пасхальную ведьму, мы тихонько, осторожно спускаемся по лестнице, подходим ближе. Пасхальная ведьма при нашем приближении сидит не шелохнется, и под конец кто-нибудь, расхрабрившись, запускает руку в почтовую сумку. Старая, отслужившая свое почтовая сумка обычно с виду вроде как битком набита, и мы все время внимательно к ней присматриваемся. Но тот, кто запустил в сумку руку, поневоле взвизгивает, не от испуга, а от восторга, потому что сумка полнехонька. Целыми пачками мы достаем большие, запечатанные сургучом письма. Все с перьями, будто сами сюда летели, и все адресованы Юхану, Анне, Сельме или Герде. Все письма нам, детям, взрослым — ни строчки.

Забрав письма, мы сразу теряем к ведьме всякий интерес. Уходим в дом, садимся в зале вокруг стола, вскрываем пасхальные письма. Очень веселое занятие, ведь пасхальные письма не написаны черными чернилами, как обычные, они нарисованы. На листе бумаги красками изображен пасхальный ведьмак или ведьма, по одному в каждом письме, с совками, и вениками, и рогами, и прочими пасхальными причиндалами в руках.

Письма у нас самые разные. Одни вправду разрисованы малышами, по другим заметно, что не обошлось без помощи взрослых. И не все очень уж красивые, да нам это и не требуется. Главное — получить побольше, чтобы после хвастаться в церкви, при встрече с кузинами из Гордшё.

Вообще-то неправда, что в пасхальных письмах ничего не пишут. Иной раз написано очень много, но тогда уж непременно в стихах. Только со стихами не очень-то весело, ведь это попросту давние пасхальные вирши, которые повторяются из года в год и давным-давно затвержены наизусть.

Мы всегда разыгрываем невероятное изумление, что летающая ведьма принесла столько пасхальных писем, но по правде-то ожидали их получить. Ведь и сами весь март в свободное время только и знай рисовали карандашами и красками и разослали пасхальные письма во все окрестные усадьбы. И нам хорошо известно, что в других усадьбах было точно так же и письма, принесенные пасхальной ведьмой, сделаны в Гордшё, или в Херрестаде, или в Вистеберге, или в еще какой-нибудь усадьбе.

Некоторое время мы рассматриваем письма, сравниваем их, гадаем, кто какое послал, потом опять вспоминаем про пасхальную ведьму и выходим на крыльцо, чтобы еще разок глянуть на нее. Но стул уже опустел, ни ведьмы нет, ни совка, ни веника. Тогда мы делаем вид, будто уверены, что ведьма заторопилась на шабаш и улетела, как только доставила письма.

Мы хохочем и говорим, что улетела она очень вовремя, ведь из конторы, где заряжал два папенькиных ружья, аккурат выходит Пер из Берлина, финн, прирожденный охотник. Он становится на каменную плиту у дверей конторы и палит в воздух из обоих ружей. Мы конечно же понимаем, что стреляет он по ведьмам, хоть нам их и не видать, но Пер из Берлина, финн, видит зорче других и наверняка знает, что делает.