Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

В нынешнем году мы нарисовали куда больше пасхальных писем, нежели обычно, потому что Элин Лаурелль не так строга с уроками, как Алина, и времени у нас было в достатке. Наша детская превратилась в настоящую художественную мастерскую — кругом краски да мисочки с водой. До предела спешка дошла, разумеется, на Страстной неделе, когда Элин уехала в Карлстад навестить родню. Папенька был в полном отчаянии, потому что мы выклянчили у него весь запас прекрасной белой бумаги, и под конец заявил, что придется нам довольствоваться желтой соломенной. Чудесные красные и синие краски, какими нам всем хотелось рисовать, в наших ящиках закончились, так что пришлось то и дело бегать вниз к тетушке Ловисе, заимствовать замечательный ящик с красками, который она хранит с времен омольского пансиона. Стаканы, что были в детской, использовались для промывки кисточек, сургучные палочки закончились, маменька без устали надписывала адреса, а мы обегали всю округу в поисках красивых перышек, чтобы припечатать их сургучом. С кисточками тоже обстоит худо, и когда запечатано последнее письмо, на них остаются считанные волоски.

Вот и нынче мы ужасно рады, что настала Страстная суббота, что рисованию конец, и говорим, что если получим столько же писем, сколько послали сами, то их окажется намного больше, чем способна унести пасхальная ведьма.

Когда время близится к четырем, по обыкновению приходит экономка и сообщает, что на крыльце сидит страшная ведьма и что нам надо бы остерегаться выходить, пока она там. А мы сию же минуту выбегаем вон из детской поглядеть на нее. Папенька, как всегда, выходит на крыльцо вместе с нами, маменька и тетушка Ловиса в порядке исключения тоже выходят, даже дядя Вакенфельдт, который празднует Пасху в Морбакке, и тот ковыляет следом.

Погоду хорошей не назовешь, холодно, ветрено, и мы говорим, что пасхальной ведьме невесело пришлось по дороге сюда. И, как обычно, притворяемся, будто робеем, и осторожно, тихонько спускаемся по ступенькам.

Пасхальная ведьма точь-в-точь такая, как всегда, так что по-настоящему мы ее совершенно не боимся. Из рукавов, как всегда, торчит солома. Глаза, нос, рот и прядка-другая волос намалеваны углем на сером кухонном полотенце. На плечах у ведьмы скотницына шаль, на шее — почтовая сумка, к поясу передника подвешен старый грязный коровий рог.

На сей раз именно я прежде других запускаю руку в почтовую сумку. Но едва нащупываю письма, как ведьма вскакивает, хватает перо, торчащее из коровьего рога, и мажет мне лицо колдовской мазью.

Что за притча? Как такое возможно? Я взвизгиваю от ужаса и бегу прочь, но соломенная ведьма тоже умеет бегать, стремглав гонится за мной, с пером, чтобы мазать меня колдовской мазью. Шлепает по лужам, брызги так и летят во все стороны.

Мало того, что я перепугана, вдобавок очень уж странно, что соломенная ведьма способна двигаться. Как только она вскочила со стула, мне почудилось, будто зашатались мировые основы. Бегу, а в голове мельтешат мысли, тревожные и путаные. Ведь коли старый, набитый соломой мешок может ожить, то, верно, и мертвые могут восстать из могил, а в лесу водиться тролли — словом, возможно что угодно, хоть самое жуткое и диковинное.

Я с криком бегу вверх по ступенькам к двери — только бы добежать до взрослых, они-то наверняка меня защитят. Анна, Герда и Юхан мчатся впереди меня. Испугались не меньше, чем я.

А взрослые на крыльце смеются:

— Голубчики, не надо бояться. Это всего-навсего нянька Майя.

Тут я понимаю, как глупо мы себя повели. Ведь нянька Майя просто нарядилась пасхальной ведьмой. Ох, ну как же мы сразу-то не догадались? Вот досада — позволили так себя напугать!

И особенно досадно для той, что несколько лет упражнялась в бесстрашии.

Однако сейчас недосуг стоять и сердиться на себя и на других, так как пасхальная ведьма уже поднялась на крыльцо и бросается прямиком к дяде Вакенфельдту, норовит обнять его и поцеловать. А дядя Вакенфельдт, который боится уродливых женщин, чертыхается и отбивается тростью. Но я не уверена, что он сумел увернуться. Ведь позднее на седых усах видны пятна сажи.

Но пасхальной ведьме этого мало. Верхом на печном совке она скачет к черному ходу. Голуби, которые расхаживают там и клюют горох, совсем ручные и ничего не боятся, однако ж при виде ее взлетают на крышу. Кошка мчится вверх по кровельному желобу, а Нерон, огромный пес, сущий медведь, удирает, поджав хвост. Только старая экономка не убегает, не в пример нам сохраняет присутствие духа. Спешит к кухонной плите, хватает кипящий кофейник и, держа его в руке, выходит навстречу страшилищу, когда оно появляется на пороге, — хочет ошпарить его кипящим кофеем.

Увидав грозный кофейник, ведьма повернула и во всю прыть поскакала через задний двор. Первым ее замечает старый Гнедко. Его только что распрягли, и он спокойно шагает к дверям конюшни, когда из-за угла вдруг является страшенная образина. Гнедко немедля обращается в бегство. Грива развевается, хвост торчком, копыта грохочут по земле, несется куда глаза глядят.