Девочка. Книга третья

Морепродукты оказались ароматными и вкусными, особенно из рук любимого мужчины, но меня кормили гораздо быстрее, чем я могла прожевать. Еще с детства не отличаясь быстротой в поглощении пищи, сейчас я скорее походила на хомяка, пытавшегося забить закрома едой, а не на привлекательную женщину, которая очаровывала мужчину умением эротично есть. Определенно, эта сцена совершенно не походила на кадры из фильма, когда мужчина кормил женщину клубникой в шоколаде, после чего они пили шампанское и занимались умопомрачительным сексом. Но меня это не беспокоило — в подобных сценах я всегда видела нечто бутафорское, псевдоромантичное, как картонная декорация в дешевом театре. Делая очередной глоток минералки, я внимательно смотрела на Барретта и, отмечая его спокойное лицо, уверенные жесты, прекрасно понимала — он тоже не стремился быть сексуальным, прельщая женщину наигранным эротизмом. Ему попросту это было не нужно, а мне тем более. Для меня было главным, что сейчас, как и на нашем Эдеме, он был самим собой.

От ролла с красной рыбой, сдобренного солидном количеством васаби, меня спас спутниковый телефон, завибрировавший на столе.

"Памятник звонившему!" — возликовала я, прожевывая мясо лангуста.

Но как только Барретт поздоровался с собеседником, назвав его Амиром, я поперхнулась и закашлялась.

Не на шутку встревоженная, я выпрямилась, как натянутая струна, и вся превратилась в слух.

— Пхенг оставил свидетельские показания и в полиции, и у твоих страховщиков… — ровным голосом говорил Барретт, похлопывая меня по спине, — не вижу проблемы… Чанвит перешлет отчет в Куала-Лумпур…

К сожалению после этих слов, Ричард перешел на арабский, и всё, что мне оставалось — украдкой наблюдать за мимикой его лица, а она у него, как обычно, была практически неподвижной. Нужно было отметить, что от Барретта не исходило ни напряжения, ни сердитости, ни превосходства над побежденным — интонации в голосе были ровными, и складывалось впечатление, что он разговаривал со своим бизнес-партнером о делах. Единственное, что я успела уловить, так это единожды брошенный на меня взгляд, но Барретт мог просто проверить, продолжаю ли я ужинать.

От нервозности я не заметила, как подхватила креветку руками, и продолжила внимательно слушать непонятную речь, пытаясь вычислить канву разговора.

Барретт кинул на меня недовольный, как мне показалось, взгляд, рассматривая, как я облизываю пальцы после очередного морского гада, и я тут же взяла палочки, но есть ими не решилась от греха подальше.

Тем временем Ричард дал отбой, отчего я облегченно вздохнула, и, уверенно наполнив мой пустой бокал минералкой, внезапно спросил:

— Какой ты видишь себя на картине?

— Что? — не поняла я.

— На рауте Назари задал тебе вопрос, от которого ты ушла.

Я тут же вспомнила, как араб настойчиво пытался узнать у меня, какую картину я бы взяла за основу, чтобы раскрыть свою женскую суть.

— Почему ты решил, что у меня был ответ? — мое любопытство взяло вверх.

— Ты резко ушла от ответа, тебе было что скрывать, — давил он логикой.

— Прав, — немного смутилась я. — Я просто считаю, что ответ на этот вопрос слишком личный, интимный, не для посторонних.

— Знаю, — констатировал Барретт, и я в очередной раз отметила, что он не пытался вести со мной светские беседы, в коих он был мастер — в моем присутствии он был без маски, и для меня это было бесценно.

Сделав несколько глотков воды, то ли от жажды, то ли от волнения, я откровенно ответила:

— По ощущениям… ближе всего из художников для меня Густав Климт. Он невероятно талантливо переносил на полотно образ женщины, раскрывая ее женское начало.

— Что для тебя женское начало? — спросил он, и я опять почувствовала, что мы с ним сейчас говорим на совершенно серьезные темы, как два взрослых человека, без игривого налета светского флирта.

— Это некая ипостась… — остановилась я, подбирая слова, — которую раскрывает во мне мой мужчина.

Барретт спокойно смотрел на меня и держал паузу в ожидании продолжения.

Я опустила глаза и, пытаясь правильно сформулировать мысль, начала воссоздавать в памяти картины Климта, пролистывая их одну за другой. "Невинность", "Надежда", "Три возраста женщины", "Юдифь", фриз "Ожидание — Древо жизни — Свершение" — все эти и многие другие работы Климта находили отклик в моей женственности — первозданной, данной мне матерью природой, вложенной в мою суть и текущей по моим венам; женственности, которую разбудил во мне мой мужчина.

Я подняла взгляд на Барретта — он спокойно смотрел на меня и не торопил с ответом.

— Чувственность, нежность, ласка, сексуальность, желание, забота, преданность, ревность… — перечисляла я, не отводя взгляда.

Барретт открыл лэптоп и пробежался пальцами по клавиатуре, вводя имя художника.

Некоторое время он просматривал выданные поиском результаты, определенно, составляя собственное мнение о творчестве Климта и его видении женственности, и, отведя взгляд от монитора, спросил:

— Какая из них?

— "Поцелуй", — не задумываясь, ответила я — именно в этой картине я видела женскую и мужскую ипостась ярче всего.