Девочка, которая зажгла солнце

Я хотел признаться кое в чем… Знаешь, мам, нет, он и вправду самый живописный по сравнению со всеми остальными в Бостоне. Так вот, недавно я начал чувствовать, как оживаю. Да, именно оживаю; все прежние недели будто прошли в темноте, а теперь меня подвели к тусклой лампочке и дали полюбоваться ее слабым светом, чтобы после я не обезумел от ярких солнечных лучей, понимаешь? Но пока об этом сложно говорить, потому что… я сам не понимаю, что делаю. Не могу контролировать происходящее, и мне очень нужна помощь. После этой фразы я мог бы соврать, бросив, что на самом деле готовлю малиновый торт к ужину и забыл рецепт нежнейшего сладкого крема — но зачем? Тем более, что ты все равно вряд ли сможешь хоть что-то ответить. Так что я правда буду пытаться, хоть разбираться с накопившимися проблемами весьма непросто — они как огромный снежный ком придавливают меня к земле и грозятся вовсе уничтожить своим весом, а теперь я распластался на примятом снегу и кашляю грязью, медленно приходя в себя и поднимаясь на переломанные колени. Но не будем долго о плохом, иначе чудный вечер, и без того короткий, быстро подойдет к концу. Забудь обо всем этом. Не хочу, чтобы ты грустила.

Бип-бип… кажется, мой малиновый пирог пора доставать из духовки — надеюсь, тесто получится сладким и рассыпчатым, как ты любила. Пока мам, тебя становится все хуже и хуже слышно. Береги себя и не забывай почаще смотреть на закаты — быть может, это самая прекрасная вещь в жизни, а мы оставляем ее без внимания и ищем радость в чем-то другом и сложном.

Пока, перезвони мне, как появится свободная минутка».

Воображаемая трубка тихонько звякнула в тишине, а Джек выдохнул с каким-то странным внутренним равнодушием и сказал вслух, все еще лениво переставляя ноги по темной корке схваченного холодом асфальта:

— Надеюсь, ты тоже сейчас видишь это…

Он сам удивился, как легко родилось в голове это странное признание и слетело с губ, подхваченное дуновением ветра. Слова унеслись в закат, чтобы чуть позже раствориться в мягкой пелене тумана и окраситься нежно-лиловым цветом, преобразиться в оттенок настоящего счастья, которое, по своей сути, и вовсе зависит от настроения художника и его скудной палитры… Джек правда верил, что ОНА слышит; что где-то там улыбается ласково и любяще, шлет ему с тонкого запястья воздушный поцелуй и искренне, чисто смеется, потому что и вправду красивее пока не видела.

Парень настолько увлекся воображаемым разговором, что сперва не заметил, как позади него пристроилась еще одна пара ног, и теперь воздух прорезала непрерывная песня шагов старых (не)знакомцых: один шлепок, едва слышный, глухо отдающийся в ушах и больше походящий на гул одиночного эха, затем стук каблука, словно намеренная противоположность, четкий и резкий, как предостерегающий звук чего-то ушедшего, вновь мягкий шаг, а следом за ним цокот — так могло бы продолжаться целую вечность, если бы преследователь не оказался таким навязчивым. Джек брел вперед, не разбирая дороги и по-прежнему переваривая в своей голове с десяток тяжелых мыслей, а странный человек уверенно следовал за ним по пятам, словно темный стражник, охраняющий душу и тело своего хозяина. Но стоило парню на мгновение отвлечься от размышлений и бросить еще один короткий взгляд вперед, туда, где острые грани маленьких домов кромсали произведение искусства, написанное за считанные минуты и грозящееся вот-вот исчезнуть, оставив вместо себя угольное полотно бездонного космоса… Невидимый спутник тоже задумчиво вздохнул и сказал вслух, как будто для самого себя:

— Странный денек, верно? Никогда не видел ничего подобного.

Дауни повернулся и лишь на секунду в карих глазах промелькнуло настоящее удивление. По крайней мере, так показалось Роджеру, который в свете сгущающихся сумерек отчаянно пытался разглядеть в родном лице узнавание и радость. Он был одет чуть холоднее, нежели того могла позволить декабрьская погода: легкий с виду плащ и небольшая черная сумка через плечо, которая, в сочетании с лакированными каблуками, придавала ему вид заблудившегося странника викторианской эпохи. Ему не хватало лишь небольшой наспех накинутой шляпы, опоясанной кожаным ремешком, бежевой или серой лошади, неспешно плетущейся рядом, и английского акцента — тогда, несомненно, Фишер превратился бы в героя романа далекого прошлого. Вот только в Бостоне давно уже не читают такие книги, а потому Фишер выглядел крайне нелепо и непонятно для случайных прохожих.

Джек не ответил, а только слегка кивнул головой и продолжил идти к неизвестной ему цели, теперь уже поравнявшись с бывшим другом и едва касаясь своим плечом его вздрогнувшего от неожиданности плеча. Он подумал, что забавно