Девочка, которую нельзя. Книга 3

– Двадцатое, двадцать второе, двадцать восьмое – какая разница? Сезон не определяется одним днём.

– Ну не скажи. Муссоны, например, начинаются с точностью до часа. Говоришь, в конце февраля?

– Да, – поднявшись, подхватила Нэнси бельё с пола. – Двадцать шестого, если точно. Но не надейся, что ты можешь хоть как-то повлиять на выбор места. На самом деле мне плевать на твоё мнение. Будет так, как я скажу. Чудовище.

Вскоре после получения точной даты, Контора неожиданно передала Гордееву тревожный сигнал о том, что его миссию, возможно, вскрыли – анализ ранее полученных документов из ноутбука Нэнси показал, что, возможно, имеет место «вождение за нос» и преднамеренный слив малозначительных данных наводящих на ложный след либо тянущих время, в то время как настоящая информация уходит по другим каналам. Впрочем, мимо Нэнси эта настоящая информация всё равно пройти не могла, а значит, в любом случае, сначала оказывалась у неё.

Подозрения на утечку были всего лишь версией, однако теперь, в преддверие дня икс, следовало быть вдвойне осторожнее, а также на всякий случай незаметно исключить возможных стукачей. И если с рядовыми связными вопрос решался простым отсутствием связи, то Хелену, которая конечно же попала под подозрение одной из первых, нужно было слить ненавязчиво, так, чтобы ей самой и в голову не пришло что происходит.

– Я хочу развестись, – заявил как-то Гордеев психичке. – Нас с Хеленой давно уже ничего не связывает, смысла нет продолжать.

– Просто забудь про неё и исчезни из её жизни, какие проблемы?

– Я не могу просто исчезнуть, у нас сын. Нужно как-то по-человечески.

Психичка недовольно запыхтела, глядя в лобовое перед собой. Гордеев свернул в проулок, немного снизил скорость.

– Короче, мне нужно отлучиться. Увидеть сына, может, отправить их куда-нибудь на курорт, и там поставить Хелену перед фактом…

– Прекрати называть её по имени! – прошипела психичка.

Гордеев кинул быстрый взгляд на её перекосившееся лицо, остановился у обочины.

– Ну что тебя не устраивает? Я вернусь всего через пару дней и уже без обязательств.

– Мне срать на твои обязательства!

– А мне нет!

– А мне да!

Помолчали.

– Ну знаешь, я тебе не раб! – взорвался Гордеев. – И вообще моя миссия – диверсии на территории противника. И мне ничто не мешает вернуться к ней, насильно ты меня не удержишь! – И, хлопнув дверью, решительно пошёл прочь.

– Стой! – донеслось следом, но Гордеев не остановился. – Стой!

Психичка догнала, дёрнула его за руку, заставляя обернуться.

– Вот так просто, да? Повернулся и ушёл? От меня? К этой… суке своей?

– Да, именно так, к ней! Потому что твои истерики меня достали. Хочешь, пристрели меня прямо здесь, плевать, но меня ты больше не получишь! Психичка! – сказал, словно плюнул ей это в лицо, и пошёл дальше.

Это был козырь, который лежал в рукаве на крайний случай – прямая провокация по живому. На самом деле Нэнси тайно балдела, когда Гордеев ей хамил – тем слаще был для неё момент его последующей покорности. Другое дело, что она не понимала, что кукловод здесь давно уже он.

– Стой, тварь, или я убью тебя!

Гордеев даже не сомневался, что в затылок ему смотрит ствол. Чувствовал его холодное, безразличное нутро. Рисковал получить пулю… но не обернулся и не замедлил шаг.

И психичка снова побежала за ним, кидаясь с кулаками, привлекая ненужное внимание прохожих. И вдруг предупредительный выстрел в воздух. Гордеев обернулся: она держала пистолет у своего виска. Косметика размазана, идеальное каре взлохмачено, рука трясётся.

Кинулся к ней, «силой» забирая пистолет из судорожных пальцев, обнимая её, целуя…

А всего через пару часов, уже в постели, психичка с особым остервенением наказала раба за непокорность глубокой кровавой свастикой на плече.

– Ты мой зверь. Мой! И я разрешаю тебе уехать, но если узнаю, что ты её трахал…

– Я не за этим к ней еду, – мысленно, словно молитву, читая «ночь, улица, фонарь, аптека», прорычал Гордеев. – И я вернусь к тебе, ты же знаешь. Мне без тебя уже никак…

Каждый новый день в этой грязи словно удар за ударом подрубал его крылья. Те самые, что выросли вдруг, когда узнал про сына и любимую. Как тащить эту грязь к ним? Зачем? Свастика на плече горела воспалёнными шрамами, и, будто отторгаясь самой сутью Гордеева, никак не хотела заживать. Но это ерунда. Гораздо тяжелее, что таким же позорным воспалённым клеймом горела душа.

Есть ли всему этому искупление? Возможно ли оно? И может, права Лариска – его не то, что к женщинам, но и к людям нормальным подпускать нельзя? Сможет ли он жить как все – не манипулируя, не диктуя свои правила, не возвращаясь в ужас ночных приступов, которые прекратились после горы, но появились лёгкими начальными признаками теперь, после связи с этой тварью?

Впрочем, а кто здесь не тварь? Он, что ли?