Девочка-лед

— Ой, а то она не слышала никогда слово это литературное, — отмахивается и садится со мной рядом на кровать, вынуждая поджать ноги. — Так че? Ментяра вчера сказал, она из-за пацана покроила тебя?

— Нет. Просто Ника оказалась не совсем здорова, — откладывая книгу в сторону, уклончиво отвечаю я.

— Ты мне не вракай-то! — начинает злиться. — Видала я из окна этого твоего провожатого…

— Рома ни в чем не виноват, — замечаю упрямо.

— Все они не виноваты, — глядя на притихшую Ульяну, говорит она. — Че сидишь уши греешь? Ешь давай!

— Не груби ей, мам, пожалуйста, — прошу тихонько полушепотом. Не хочу, чтобы сестра снова плакала. Тем более сегодня. Праздник все же.

— Поуказывай мне во то! — одергивает меня мать, поворачиваясь. — Я вот че скажу тебе, Лялька. Ты давай мне дурь из башки своей выкинь. Рома твой, конечно, лакомый кусок, но не для тебя. Тоже ж один из этих избалованных мажориков?

— Он другой, мам. — осторожно спорю я.

— Другой, — презрительно фыркает и криво улыбается. — Такой вот «другой» меня обрюхатил и бросил восемнадцать лет назад. Вляпалась, идиотка!

— Ты про моего отца, да? — поднимаю пытливый взгляд. В ее глазах горит ненависть, смешанная с разочарованием. В моих — живой интерес. О Нем она не вспоминает и не говорит в принципе.

— А про кого ж… Слинял, когда запахло жареным. Аборт правда сперва потащил делать. А я отказалась.

— Зря отказалась, — шепчу я.

— Чей-то зря! Ты у меня вон какая! — протягивает руку и гладит меня шершавой ладонью по щеке. — Только все равно понимать должна, с этими твоими богатыми буратинами связываться нельзя. Вон те урок на всю жизнь, — косится в сторону перемотанной ноги.

— И что, отец… исчез? — аккуратно возвращаю я ее к запретной теме.

— Растворился. Как будто и не было никакой любви у нас. Вжик — и все, — она жмет плечом. — Номер сменил, место жительства. Исчез и все.

— Навсегда? — сглатываю тугой ком в горле.

— А ты че, думаешь, искал он тебя Ляль, что ли? — не по-доброму усмехается, глядя на меня не то с сочувствием, не то с сожалением. — Никому ты не нужна была кроме меня. Поняла?

— А сейчас почему не нужна? — вырывается у меня непроизвольно.

В ее глазах мелькает что-то из прошлой жизни. Но это «что-то», к сожалению, гаснет так же быстро, как и появилось.

— Чушь не неси. А лучше мамку послушай. Про Рому этого забудь. Оборви связь, если имеется. У нас Илюша есть. Все оговорено.

— Мам! — вспыхиваю и вскакиваю с кровати.

— Не мамкай мне тут! Паровозов для тебя — лучший из вариантов.

— Потому что деньгами тебя снабжает? — сжимая пальцы в кулаки, осведомляюсь я.

— Потому что Илья — нашенский, деревенский, а не этот твой Принц Столичный на мотоциклете. Илюша тебя не бросит. Будешь как у Христа за пазухой.

— Пока этого Христа-Илюшу в тюрьму не посадят за разбой или убийство? — интересуюсь я, начиная чаще дышать от возмущения.

— Ой, та, — она опять небрежно взмахивает рукой. — Даже если посадят. Выйдет че.

— А если надолго посадят? Передачки носить ему всю жизнь?

— Не фантазируй давай! Ты меня услышала? — нотки угрозы словно гвозди, забивающие крышку моего гроба. — Паровозову обещана. Я ему сказала, что ты ни с кем не якшаешься. Чиста как дева Мария. Так что не вздумай спать с этим твоим Романом…

— Мам! — осекаюсь на Ульяну и в ужасе смотрю на Екатерину.

Просто слов нет, если честно. Постыдилась бы при ребенке говорить такое!

— В хорошие руки так сказать передаю тебя.

— Да уж. Как котенка или щенка, разве что не в дар, — ядовито комментирую я, качая головой.

— Не пори околесицу! И не надо мне тут характер свой говенный демонстрировать. Вся в папашу!

— И все-таки, за сколько ты меня решила продать? — склоняю голову чуть влево и, напряженно сдвинув брови, жду ответа.

— Фу ты, ну ты! — цокает языком и хлопает ладонями по коленям. — «Продать» прям, че ты! Ну дает денег, помочь может и хочет, так я че против, че ль?

— Ты не против, а расплачиваться мне! — не могу на этот раз смолчать я.

— Ну и ничего, — рявкает, поднимаясь с постели, и старая кровать протяжно скрипит. — Илюша — парень видный, о какой! — показывает палец вверх. — Может тебе еще и понравится с ним…

— Мама, просто замолчи! — едва сдерживая слезы обиды и унижения, прошу я.

— А, — она проходит мимо и останавливается у двери. — Поревешь и перестанешь, дуреха. Ниче не понимаешь. Я че. Я жизни для тебя лучшей хочу.

— Так не пила бы тогда! — срывая горло, кричу я. Сердце колотится. Громко. Больно.

Она оборачивается. Прожигает во мне мрачным взором дыру. Смотрит оценивающе и прищуривается.

— Вот все ж таки неблагодарная ты тварюка, Лялька! Я ж на тебя лучшие бабские годы угробила!

— Это твой выбор был! Только твой! — дрожит мой голос.

— Я же ж горе какое испытала! — ее взгляд скользит по маленькой фигурке Ульяны, так и не начавшей есть.

— Горе, — тяжело вздыхаю я. — Ты это горе заливаешь четвертый год. Четвертый, мам!

— Закрой рот свой, поняла? И не вздумай учить меня уму-разуму, дрянь! — орет она, изменившись в лице. — Отблагодарила мать, так сказать, за все. Поживи с мое сначала!