Девочка на джипе (сборник)

В открытое окошко врывался горячий воздух, неся душные осенние запахи. Он едва охлаждал потное лицо и шею. Знойное марево дрожало по горизонту, изнуряя землю. К насыпи дороги, пугая взгляд, серыми гадюками сползались трещины. Блеклые, с детский кулачок, свисали шляпки подсолнухов, до срока обеспложенные суховеем. Сиротски выглядела кукуруза, малорослая и сутулая. И в атомный век земледелец зависел от природы-матушки. Поволжье измучила засуха. Пожары прокатились по лесам исконной Руси. Жарынь загостилась и на Дону. От бескормицы гурты коров прибивались к дорожным насыпям, выщипывали в бурьянах молодую травку и стебли озими, возросшие самосевом.

Дюжина буренок паслась в низине, куда нырнула дорога. И взгляд Андрея Петровича выхватил степняка, опирающегося на палку с тряпкой. Вблизи оказалось: на древко с выгоревшим алым полотнищем, украшенным серпом и молотом, – флагом Советского Союза.

Пастух на призывный окрик обернулся. Он походил на казака-разбойника, – густая пегая щетина пощадила лишь нос да глаза, буравчиками сверлящие из-под соломенной шляпы. Из «бермут» цвета хаки торчали худые загорелые ноги. Выгоревшая серая майка была мокрой от пота.

– Что орешь? Твое какое дело? – взревел он, выслушав обличительную речь. – Теперь это – сигнальный флажок. Разворачиваю, когда стадо дорогу переходит.

– Вы же оскверняете стяг великой державы! – выкрикивал Андрей Петрович, стоя у машины. – Вы родились и выросли при советской власти. И так поступаете…

– Отцепись, дед, пока не послал… Флаг достался мне от колхоза. Я его к делу приспособил.

– Надо уважать государство!

– Какое? Старое или новое? – подхватил пастух. – А за что уважать? За хорошую жизнь? За покой и богатство?! Колхоз разворовали. Земельные паи курвина адвокатша оформила на себя и сгинула. А мы остались с воздухом одним! Весной выбрали директора сельхозпредприятия, а суд решение отклонил. Я семнадцать лет механиком проработал на свинокомплексе. А теперь, с образованием, коровам хвосты кручу. Не бреюсь, чтоб не узнавали… А ты распинаешься!

Хуторянин вскинул древко на плечо, распустив по ветру полотнище, и размеренно, как на демонстрации, потянул вдоль дороги. И брань его далеко разнеслась по степи, затененной кучевыми облаками.

С высокого увала открылась речная долина и – островками садов и хат, линиями улиц и аллей – три хутора по берегам. Бариловка ютилась в подножье холмов, заслоняющих ее от северного ветра, а крайней улицей, с востока, вплотную прилегала к речке Лазорихе. Сердце радостно дрогнуло. Непостижимо, отчего такой властью обладают места детства…

Странно повело машину, она вильнула к обочине, и Андрей Петрович ощутил, как закружилась голова и обмякло тело. Он сбросил газ, на «нейтралке» скатился с косогора к лесополосе. Наверняка поднялось давление. И сердце колотилось как загнанное! Сказывались, конечно, и жара, и нагрузка – семь часов за рулем. Он путался в названиях лекарств, ориентировался по упаковкам. И сейчас привычно принял зеленую таблеточку, запив степлившимся нарзаном. Точили горло приторно-терпкие запахи паслена и амброзии, джунглями вставшей вдоль огорода. На нем в наклонку работали женщины. Вкрадчиво шумели высокие, сквозящие листвой ясени, под которыми укрылся «жигуленок». Осенняя степь жила своей неизменной испокон веку жизнью: отдавала взращенное людьми и – пустела, раскрывалась, тихо готовилась к холодам.

Андрей Петрович вспомнил совет врача: думать о хорошем, когда прихватывает сердце. И сразу же перед взором предстал образ матери, – неизъяснимо дорогой, ласковый, – озаряющий мир. Она помнилась и молодой красавицей, и седеющей, статной, с морщинками у глаз, и совсем старенькой, с палочкой. Материнская любовь, конечно же, Божья милость и благодать. И пока была жива мама, всё у него, единственного сына, ладилось. А в девяносто первом потерял её – и будто земля ушла из-под ног…

Прикрыв повлажневшие глаза, он подождал, пока станет легче. Прикинул, куда поедет рыбачить. Пожалуй, в Бирючий лог, на старицу. Именно туда они приезжали вдвоем с Мариной, позже работали в пионерском лагере…

И снова представилась она! Не всеобъемлюще, как мать, а удивительно ясно и осязаемо – какой запомнилась в час первой встречи…

Он встретил Марину как раз в ту пору, когда жизнь впереди казалась неоглядной, полной счастливых открытий и свершений. Он мечтал о славе историка, напряженно обдумывал, как совершенствовать обучение, следуя методе Михаила Ефимовича. Но все новшества сразу же пресек завуч, орденоносец Великой Отечественной и последователь Макаренко. Он потребовал неукоснительного выполнения стандартной программы. Ни шагу в сторону! Всё же Андрей тайком экспериментировал, использовал редкие исторические источники…

Девушка вошла в учительскую весенним утром, стройная, сероглазая, пахнущая талой водой, с румянцем на щеках, в шубке и белой вязаной шапочке, из-под которой торчали косички с бантами. Не учительница, а старшеклассница! Андрей ощутил, как замерло в груди при появлении красавицы, – и неотрывно смотрел на нее, улыбчивую.