Девочка на войне

Я глянула на часы: мы провели в пути уже пару часов. По испещренным пулями дорожным указателям стало ясно, что мы подъехали к развилке в сторону Сараево. Я занервничала и свернула на указателе в сторону национального парка «Плитвицкие озера». Лука все понял, но ничего не сказал. Плитвицкие озера известны своей красотой даже за пределами Хорватии, а я там никогда не была, так что оправдать этот крюк не составило бы труда.

В парке я достала из чемодана камеру и перекинула через плечо длиннющий ремешок. Со смотрительницей мы договорились до того, что прошли без оплаты. Она сказала, что рада уже просто слышать хорватский язык. Она могла целый день просидеть в своей будке и ни разу хорвата не встретить, зато часами общалась с туристами из Италии и Франции, пуская в ход пантомиму и свой ломаный английский. С немецкими туристами попроще, сказала она: немецкий-то она немного знает.

– В школах теперь все учат немецкий, потому что Германия подсуетилась и быстренько признала нас как страну, – пояснил мне Лука. Но эта его ремарка смотрительницу парка нисколько не смутила – с немцами одна проблема, что они немного грубоваты и одеваются сплошь как бойскауты, в общем, можете идти, если хотите, с чего вообще хорватам платить, чтобы увидеть собственный парк.

– Как-то раз, когда война только закончилась, мы с матерью поехали в Германию навестить ее сестру, – начал Лука, когда мы, миновав ворота, вышли на главную аллею. – Мне было пятнадцать, и я носил футболку с флагом Хорватии, от полицейской академии, и во Франкфурте, в аэропорту, ко мне подошел какой-то мужчина и спросил, хорват ли я.

– Плохой знак.

– Я ответил, что да, и он сказал, что давным-давно переехал в Германию, но сам из Хорватии, и ему ужасно жаль, что мне довелось пережить такой ужас. Он подарил нам коробку дорогущего шоколада и ушел. Единственный раз, когда мне перепало что-то хорошее как хорвату. До сих пор.

– А для меня это, пожалуй, впервые, – ответила я.

Как-то раз в метро я слишком пристально смотрела на парочку, болтавшую по-сербски, настолько откровенно, что, видимо, выдала свое знание языка.

– Govorite srpski? – спросил парень.

– Hrvatski.

– А! – хором воскликнули они. Парень протянул руку, и мы обменялись рукопожатиями. Пару минут мы отчаянно изображали приветливость, а на следующей остановке я вышла, хоть мне и нужно было ехать дальше. Ничего хорошего из этого не получилось: им было явно неловко, а я опоздала на пару.

Мы с Лукой прошли мимо лежавшей на земле позолоченной таблички с надписью: «СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ЙОСИПА ЙОВИЧА». Плитвицкие озера оказались в эпицентре войны еще до ее начала – этот регион заняли первым, ведь сербы хотели завладеть прямым доступом к морю. Во время нападения, которое позже прозвали Кровавой Пасхой, схлестнулись силы хорватской и сербской полиции, а погибших в результате офицеров, с обеих сторон, возвели в мученики. И все это за много месяцев до воздушных налетов, так что по факту именно тут пролилась первая кровь.

На окраинах парка пейзаж был невзрачный – мы еще находились на большом возвышении, и нам только предстояло спуститься к воде. Мы изучили карту, которую нам дала женщина в будке, и решили пойти тем путем, который вел к самому большому водопаду.

Озера, как говорилось в брошюре, все до единого назвали в честь знаменитых людей, которые в них утонули.

– Интересно, как их называли до всех этих утопленников, – сказал Лука, засунув буклетик обратно в карман.

– Наверное, никак. Смысл выделять каждое по отдельности.

– Почему они вообще все здесь тонули? Это же озеро. На быстринах тут тебя никак не унесет.

– А твой отец знал тех, кто тут воевал?

– Чего?

– В Krvavi Uskrs[14]. Убитых полицейских.

– Господи, я и забыл. Слишком близко к телу?

– Вся эта страна мне слишком близко к телу, – ответила я. Я сказала это в шутку, только вышло как-то шатко, и Лука не засмеялся. – Пойдем просто посмотрим на воду. Должна же быть причина, почему все эти немцы разгуливают по нашему унылому полю битвы.

– Он не знал того мужчину, – ответил Лука. – По-моему, тот был из Загоры.

Мы подошли к самому краю обрыва и глянули вниз на озера, отливавшие умопомрачительной бирюзой. На мелководье протянули мостики в виде деревянного помоста, и мощный звук водопадов перекрывал невнятную иностранную болтовню. От подобной явной красоты даже становилось как-то не по себе – возможно, люди здесь топились по собственной воле или, по крайней мере, поддавались зову этой неведомой синевы. Кровопролитие ничуть не замарало здешнюю красоту, и становилось ясно, как туристам удавалось вытеснить из памяти весь исторический контекст.