Девочка Прасковья

пещере уже отчетливо различались стены и своды. Паутина пестрела сотнями

запутавшихся в нее мошек. Девчонка лежала у стенки спиной ко мне тоже

сложившись «по-старушечьи». Видать, и ей было прохладненько!

Кряхтя и ахая, я

заставил себя сделать несколько резких приседаний, а потом упал и отжался

десять раз, затем побоксовал по-тайски невидимого противника и немного

станцевал в стиле брейк-данс. Согревшись и прогнав остатки сна, я выглянул из

пещеры. Но ничего не увидел! Да-да! Прямо передо мной разливалось безбрежное

молочное море, из которого кое-где проглядывали темно-розовые кисельные берега, то бишь гранитные выступы. Я, грешным делом, хотел даже ужё пригубить эту

сливочную массу, но вовремя спохватился. Минут пять я стоял, всматриваясь в

белое бескрайнее пространство, потирая глаза и соображая, где же мы находимся и

что с нами вчера было. А когда все вспомнил, то и догадался, что это на реку и

близлежащие горы опустился под утро ну очень плотный туман. После грозы стало

гораздо прохладнее.

Я, поеживаясь, вернулся

в пещеру. Вот так погодка! Да в таком молоке нас ни одна собака не отыщет, ни

один вертолет не заметит! Что же, еще день тут куковать?! Страшно захотелось

есть. Я обшарил все карманы и разложил их содержимое на мшистый валун.

Предметов оказалось немного: ключ от дома с брелоком-фонариком, мобила, расческа, полупустая зажигалка, жутко растаявшая жвачка, перочинный ножичек да

рубля два мелочью… Вот и все мое богатство, если, конечно, не считать

серебряного крестика на шее, напульсника «СПАРТАК» на левом запястье да

маленькой серьги в правом ухе. Солнца видно не было и подсушить эти вещи не

представлялось

возможным. А как же хотелось поскорее звякнуть домой и утешить родителей и тетю

Клаву, да и огонек развести бы хоть небольшой было пределом желаемого… Я

вздохнул и принялся отделять жвачку от обертки, хотя и понимал, что эта штука

лишь еще больше усилит мой аппетит. Но все равно хоть что-то я должен был

обязательно пожевать. Освободить резинку не удалось, и тогда я положил ее в рот

вместе с бумажкой. Поднялась Пашка-Пятница. Согнувшись, как бабулька-уключница, и засунув озябшие ладони в широкие рукава платья, она, осторожно ступая на

камни, подошла ко мне. Прохрипела:

— Доброе утро!

Личико у нее было, я вам

скажу, то еще! Глаза красные от слез и тревожного сна, под ними — синие мешки.

Губки лиловые, как у мертвеца, да еще и подергиваются. Волосы все еще влажные, а в них хвоя и камушки… Щеки распухли, и нос, как у пьянчужки. Ну просто

внучка Бабы-Яги!

— Привет! — бодро

отозвался я и хохотнул, глядя на ее прикольный вид.

— Ты чего?! —

непонимающе проскрипела девчонка, постукивая зубами.

Я не ответил, а спросил:

— Что, прохладненько?

— Угу, — кивнула она и,

подойдя к молочному морю, стала тоже разглядывать фантастическую панораму.

— А я вот, как царь

Кощей, над златом чахну! — сказал я. — Добра много, а толку мало! Эх, цивилизация XXI века! А вот против какой-то воды ничего не устояло. И

просушить-то негде…

Девчонка скрылась в

тумане. Зашуршал камень, покатившийся к подножию горы.

— Эй! Ты там

поосторожней! — крикнул я. — Не забывай, мы ведь не на дне морском, а на горе, как орлы, сидим!

Я встал и опять

энергично размялся. В пещерку стали проникать комары и противно повизгивать над

головой.

— Только вас тут еще не

хватало! — сплюнул я и надул большой пузырь из резинки.

Тот лопнул неудачно и

залепил весь нос.

— Что это вы все на меня

сегодня взъелись? Мне домой надо, под жаркое солнце Египта, а не тут коченеть, в этой дурацкой щели, как в тесном саркофаге.

Вернувшись, Пашка

присела рядом и тоже стала рыться в своих кармашках, выкладывая свое добро

рядом с моим. И вскоре на нашем импровизированном лотке появились еще

зеркальце, кружевной носовой платочек с вышитой в уголке буквой «П», наполовину

сгоревшая церковная свечка, какой-то сложенный в несколько раз черный пояс, исписанный желтыми малопонятными словами (Пашка назвала его «Живые помощи», а

почему

«живые», я тогда так и не понял) и замурованные в целлофан очень маленькие, как

к пиву, ржаные сухарики, которые девчонка, видимо, приобрела в лесном

монастыре. Вот и все девичье богатство. Правда, и у нее тоже был крестик на

груди (хоть и не серебряный, а совсем простецкий) да еще два зеленых колечка

для волос, удерживающие ее косички.

— Давай съедим по

сухарику! — предложила девчонка.

— С большим

удовольствием! — оживился я и, сплюнув ставшую уже горькой резинку, взял

ножичек и надрезал им целлофановый пакетик с хрустиками.

Похоже, эти сухари были

единственным, чего не коснулась вчера вода. Пашка дала мне всего один маленький

кусочек, который я тут же и проглотил, звонко хрустнув на всю пещеру. А

девчонка сначала что-то прошептала, потом перекрестилась и положила сухарик в

рот.

— А еще можно? — спросил

я. — Вкусные! Правда, без перчика… Я с паприкой люблю.

— Нет, это же не еда! А

священные хлебцы! Их употребляют только или утром, натощак, или в случае

какой-нибудь болезни… И то с благоговением и трепетом…

— Жаль! — вздохнул я и

погладил, успокаивая, свой урчащий от голода животик. — Скорей бы выглянуло