Девочка, рисующая смерть

Перед выходом она заскочила проведать Ангелину. Вопреки ее ожиданиям, девочка не рисовала. Она сидела за столом и смотрела на свои листы с выражением какого-то взрослого отвращения. Воспитательница наклонилась к девочке.

— Что случилось, Анечка? Ты больше не хочешь рисовать?

Девочка боязливо коснулась указательным пальцем подписи на рисунке.

— Он… — Ке голос дрожал. — Он видит…

— Кто «он»?!

Летящий из распахнутого окна человек был похож на чудовищную птицу. На фоне залива вытянулась нить моста скоростного диаметра, соединяющего Васильевский остров и Планерную улицу.

— Он… — Девочка задумалась, красные губы искривились в трагическом изломе. — Он злой. — Она показывала на знак креста с запятой. — Он все видит. Он заставляет…

— Ты хочешь сказать, что есть человек, который заставляет людей делать вот это? — Надежда не решилась при ребенке употребить слово «самоубийство».

— Да, — уверенно кивнула девочка. — И поэтому я больше не хочу рисовать…

— Никакой человек не способен заставить другого человека причинить себе зло! А у тебя талант! Знаешь притчу о зарытых в землю талантах?

Девочка подняла на воспитательницу свои ясные, бирюзового цвета, глаза.

— Я не хочу больше рисовать… — упрямо повторила она.

— Но почему, Анечка?

Девочка глубоко, как-то очень по-взрослому, вздохнула, пододвинула листок, лежащий изображением вниз.

— Вот…

— Мне это можно посмотреть?

Опять последовал короткий кивок, детская голова мотнулась, словно была привязана невидимыми нитями. Испытывая неизъяснимое волнение, Надежда Петровна взяла кончиками пальцев лист бумаги, осторожно перевернула его лицевой стороной. Часто забилось сердце в груди. Она, конечно, узнала себя на рисунке, — Ангелина часто рисовала сотрудников детского дома. Воспитателей, медсестер, поварих. Девочка изобразила свою любимую воспитательницу сидящей на диване в обычном домашнем интерьере. На стенах были схематично набросаны обои, вдалеке виднелось распахнутое окно с перспективой города на дальнем фоне. На столике были разбросаны круглые белые таблетки неизвестного лекарства, несколько выпотрошенных блистеров и полупустой стакан воды. Воспитательница глубоко вздохнула, задержала дыхание в попытке унять участившееся сердцебиение.

— Я не собираюсь принимать никаких таблеток, Анечка! — тихо сказала она.

— Он видит, — с нажимом повторила девочка, коснувшись пальчиком надписи на листе. — Но так ведь было?

В детском доме близилось время полдника, — дети играли во дворе, пользуясь установившейся хорошей погодой. В комнате они были вдвоем. Надежда Петровна всегда отличалась здравым умом, в привидения и прочую астральную чепуху не верила. Но сейчас, оставшись наедине с девочкой, она почти физически ощутила чье-то присутствие, затылок будто прохладным ветром обдуло. Она сжала голову девочки в своих ладонях, пристально глядя ей в глаза, медленно и отчетливо проговорила:

— Аня! Я никогда… Слышишь? Никогда не буду принимать никаких таблеток! Ты веришь мне, Аня?

Ангелина опустила ресницы, женщина чувствовала кончиками пальцев, как трепетно бьется пульс ребенка на виске.

— Ни-ко-гда! — повторила она по слогам.

Девочка вздохнула.

— А что на полдник будет? — робко, по-детски застенчиво спросила она.

— Секрет! — рассмеялась с облегчением Надежда. — Ты позволишь мне забрать этот рисунок?

Ангелина кивнула. Надежда Петровна положила листок отдельно от других. «Так было», — сказала девочка. Иногда прошлое жалит больнее настоящего. И позже, сидя рядом с Машей в такси и глядя на проносящиеся за окном стальные громады домов, выстроившихся в ряд на Московском проспекте, как бравые курсанты на плацу, она не могла отделаться от мистического ощущения наличия в детской комнате кого-то или чего-то постороннего. Того, чему нет названия, и того, что ощущается людьми посредством шестого чувства, почти исчезнувшего в процессе эволюции и растворившегося в толчее повседневной суеты. И еще этот рисунок… Минуло десять лет после ее неудачной попытки суицида, на которую ее подтолкнули два события. Ночь лунного затмения и убийство младенца в ее чреве…

— Атавизм… — прошептала она.

— Ты о чем?

Маша подвела губы ярко-алой помадой, успела сбегать домой и переодеться в синий плащ, который удачно оттенял ее черные волосы. Надежда с улыбкой посмотрела на подругу и шутливо заметила:

— Кумир твоего детства, Машуля, по ходу, обречен!

Мария прыснула и зарделась.

Такси повернуло на съезд к аэропорту, впереди снижался сверкающий белизной красавец-авиалайнер. Они направились в левую часть ангара, где красовалась огромная табличка «Прибытие». Подруги остановились, пропуская громадный джип, Мария нетерпеливо притоптывала каблучком. Возле стеклянных дверей, ведущих в холл аэропорта, образовалась заминка: седой дедушка с вставленным в ухо микрофоном слухового аппарата не мог уразуметь, чего от него требует эта милая девушка в синей униформе. На помощь старичку пришел какой-то мужчина. Он помог дедушке выложить на черную ленту транспондера связку ключей и за руку провел его через рамку, испуганно оглядывающегося на исчезающие в черноте ключи.